|
-- Это бесчеловечно! -- сказала актриса режиссеру. -- Я не могу сейчас работать! Не могу! Не могу... Она рыдала. Режиссер, поникнув седой кудлатой головой, гладил ее по мокрой, сиротски-серенькой шалюшке и ничего не говорил. -- Я правда не могу! -- взмолилась актриса. -- Пощадите !.. И тогда режиссер шевельнул скорбно сжатым ртом и выдавил короткое, но такое в ту пору распространенное слово: -- Надо! -- Да-да, -- покачала актриса головой, -- понимаю... -- И неуверенно добавила, что попробует, но не помнит она текст роли и что делать на съемке, совершенно не знает. Режиссер засуетился вокруг, с ним, с эпизодом. Что же делать... Режиссер был опытный и хитрый. Он знал, как и чем отвлечь женщину, да еще хозяйку, да еще замоскворецкую хлебосолку. Он дал актрисе ножик, мешок с мелконькой картошкой, какая только в войну вроде и рождается, усадил ее на скамейку, а сам принялся тихонько расспрашивать про Москву, про сына, про похороны. Раз только, в самом начале съемки, когда ослепили ее светом, актриса зажмурилась, сжала руками голову: -- Что вы со мной делаете? Что вы со мной делаете?! -- А потом послушно стала исполнять свою работу, чистить картошку, и ушла куда-то так далеко, что актера, игравшего немца, а был он доподлинный немец, предупредили: "Будьте осторожны. У нее в руках нож..." Она работала всю ночь, чистила картошку и тихо рассказывала про Москву, про сына, про похороны, и все, что от нее требовалось, сделала -- весь кусок в фильме был отснят без репетиций и дублей. Когда закончились съемки и измученные люди повалились спать кто где, режиссер встал на колени перед актрисой и поцеловал ее руки, вымазанные картошкой: -- Прости! Она хотела спросить -- за что ? Но тут же поняла, что он так все и задумал -- снять ее в потрясении и горе, снять еще "горячей", значит, полумертвой, и она только покачала головой, подумав: "Какая жестокая наша работа!" -- а вслух медленно произнесла: -- Бог с тобой. -- И слабо, заторможенно пошевелила ртом: -- Получилось ли хоть что? Мне ведь не пересняться. Я умру... Ту военную картину больше не показывают на экранах, должно быть, лента износилась от долгого употребления или потеряла она свою силу, но мне все помнится старая клуня с дырявым верхом, тесно набившиеся в нее бойцы, слышится вперемешку перестук пулеметов и движка, не гаснет в памяти танец -- голыми ногами, по голой земле и видятся тоже голые, белые от ненависти, испепе- ляющие глаза русской женщины, которая так умеет страдать, терпеть и ненавидеть, как никто, наверное, на земле не умеет. Медвидевы Медвидев-старший показывал кино на станции Койва и однажды поехал в город с отчетом. |
