|
Надо мной пустынно шумят березы, никак не разрождающиеся листом, сережками лишь обвешанные и щепотками зеленых почек осененные. Настроение мрачное. Думается в основном о конце света. Но вот навстречу по вытоптанной тропинке чешет на трехколесном велосипеде девочка в красной куртке и в красной шапочке. За ней мама коляску катит с малышом. -- Длястуй, дядя! -- сияя чернущими глазами, кричит девочка и шурует дальше. "Здравствуй, маленькая! Здравствуй, дитятко мое!" -- хочется крикнуть и мне, да я не успеваю. Мать в синем плащике, наглухо застегнутом, -- боится застудить грудь, поравнявшись со мной, устало улыбнулась: -- Ей пока еще все люди -- братья! Оглянулся -- мчится девочка в распахнутой красной куртке по весеннему березняку, приветствует всех, всему радуется. Много ль человеку надо? Вот и мне сделалось легче на душе. Виктор Астафьев. Собрание сочинений в пятнадцати томах. Том 7. Красноярск, "Офсет", 1997 г. Тетрадь 2. Видение. Как лечили богиню Наш взвод форсировал по мелководью речку Вислоку, выбил из старинной панской усадьбы фашистов и закрепился на задах ее, за старым запущенным парком. Здесь, как водится, мы сначала выкопали щели, ячейки для пулеметов, затем соединили их вместе -- и получилась траншея. Немцам подкинули подкрепления, и они не давали развивать наступление на этом участке, густо палили из пулеметов, минометов, а после и пушками долбить по парку начали. Парк этот хорошо укрывал нашу кухню, бочку для прожарки, тут же быстренько установленную, и кущи его, шумя под ветром ночами, напоминали нам о родном российском лесе. По ту и по другую сторону головной аллеи парка, обсаженной серебристыми тополями вперемежку с ясенями и ореховыми деревьями, стояли всевозможные боги и богини из белого гипса и мрамора, и когда мы трясли ореховые деревья или колотили прикладами по стволам -- орехи ударялись о каменные головы, обнаженные плечи, и спелые, со слабой скорлупой плоды раскалывались... Нам было хорошо в этом парке, нам тут нравилось. Мы шарили по усадьбе, ее пристройкам, объедались грушами и сливами, стреляли из автоматов кролей, загоняя их под старый амбар, и кухню совсем перестали посещать. Повар сначала сердился, а потом приладился распределять наш паек панской дворне, которую хозяин покинул на произвол судьбы, убежав с немцами. Одной востроглазой паненке, молодой, но уже пузатенькой, ротный поваp валил каши без всякой меры, и мы смекнули, что тут к чему. "О-о, пан повар!" -- восхищалась паненка, принимая котелок, стреляла в кашевара глазами, беспричинно улыбалась и уходила, этак замысловато покачивая бедрами и как-то по-особенному семеня ножками. |
