|
Он был с серыми запавшими щеками и тоже с высоко закрученными обмотками. Ходил поляк, опираясь на суковатую ореховую палку, и что-то громко и сердито говорил Абдрашитову, тыкая этой палкой в нагих подбитых богинь. Ефрейтор Васюков, свалившись вечером в окоп, таинственно сообщал нам: -- ШпиЕны! И узбек шпиЕн, и поляк. Сговор у них. Я подслушал в кустах. Роден, говорят, Ерза, Сузан и еще кто-то, Ван Кох или Ван Грог -- хрен его знает. -- Понизив голос, Васюков добавил: -- Немца одного поминали... Гадом мне быть, вот только я хвамилию не запомнил... По коду своему говорят, подлюги! -- Сам-то ты шпион! -- рассмеялся младший лейтенант. -- Оставь ты их в покое. Они о великих творцах-художниках говорят. Пусть говорят. Скоро наступление. -- Творцы! -- проворчал Васюков. -- Знаю я этих творцов... В тридцать седьмом годе такие творцы чуть было мост в нашем селе не взорвали... Богиню над фонтаном Абдрашитов и поляк починили. Замазали раны на ней нечистым гипсом, собрали грудь, но без сосца собрали. Богиня сделалась уродлива, и ровно бы бескровные жилы на ней выступили, она нисколько не повеселела. Все так же скорбно склонялась богиня в заплатах над замолкшим фонтаном, в котором догнивали рыбки и чернели осклизлые лилии. Немцы что-то пронюхали насчет нашего наступления и поливали передовую изо всего, что у них было в распоряжении. С напарником рыскали мы по парку, чинили связь и ругали на чем свет стоит всех, кто на ум приходил. В дождливое, морочное утро ударили наши орудия -- началась артподготовка, закачалась земля под ногами, посыпались последние плоды с деревьев в парке, и лист закружило вверху. Командир взвода приказал мне сматывать связь и с катушкой да телефонным аппаратом следовать за ними в атаку. Я весело помчался по линии сматывать провода: хоть и уютно в панской избе и усадьбе, а все же надоело -- пора и честь знать, пора и вперед идти, шуровать немца до Берлина еще далеко. Неслись снаряды надо мною с разноголосыми воплями, курлыканьем и свистом. Немцы отвечали реденько и куда попало -- я был опытный уже солдат и знал: лежала сейчас немецкая пехота, уткнувшись носом в землю, и молила Бога о том, чтобы у русских запас снарядов скорее кончился. "Да не кончится! Час и десять минут долбить будут, пока смятку из вас, лиходеев, не сделают", -- размышлял я с лихорадочным душевным подъемом. Во время артподготовки всегда так: жутковато, трясет всего внутри и в то же время страсти в душе разгораются. Я как бежал с катушкой на шее, так и споткнулся, и мысли мои оборвались: богиня Венера стояла без головы, и руки у нее были оторваны, лишь осталась ладошка, которой она прикрывала стыд, а возле забросанного землей фонтана валялись Абдрашитов и поляк, засыпанные белыми осколками и пылью гипса. |
