Я попросил время подумать. Они согласились, даже не предполагая, что подмога уже в пути. Я попросил тридцать минут, они дали только пятнадцать. Но это была их ошибка. Я крикнул ребятам, чтобы держались, вертолеты уже должны были появиться. Через двенадцать минут, когда наши противники уже начали нервничать, наконец появились вертолеты. Две ракеты посеяли панику в рядах моджахедов. Мы тоже открыли огонь. Есть такая поговорка – против лома нет приема. Против огневой мощи наших вертолетов эти мародеры и грабители были почти бессильны. Но мы хорошо понимали, что это тоже временно. Если вертолеты сейчас не улетят, моджахеды обязательно вызовут к себе подкрепление, и здесь появятся их боевики со «стингерами», для которых наши вертолеты станут удобной мишенью. Я получил категорический приказ командира батальона как можно быстрее эвакуироваться. Мы забрали наших раненых, даже сумели погрузить тело Самара Якубова. Труп Миши Шевченко мы не забрали – его разорвало на куски. Я сам подполз туда и увидел его ногу в армейском сапоге. Там даже внутренности были размазаны по камням. На следующий день останки Миши забрали летчики соседнего полка и привезли к нам. Его похоронили в родном Тернополе, выслав туда в цинковом гробу, как это обычно делали, а тело Самара Якубова отправили в Ташкент.

Но перед тем как улететь, я забрал сумку с камнями, а рядом с погибшей женщиной поставил «растяжку» с двумя гранатами. Пусть тот, кто захочет проверить ее тело, получит мой личный презент. И только потом мы улетели. В пути я принял самостоятельное решение. Обоим нашим раненым – Саламбеку и Шалве – я вложил в карманы по три небольших камешка, еще по нескольку камней раздал Лене Субботину, Ахмету Эльгарову и Феликсу Гордицкому. Последнему вообще протянул целую горсть – он нас всех фактически спас. Тот даже удивился, спросил, что это такое.

– Просто камешки сувенирные на память, – пошутил я, так ничего ему и не сказав.

Себе я оставил половину сумки, прекрасно понимая, что меня могут просто отправить в тюрьму, если узнают, как я раздавал эти камешки. Но все обошлось. Раненых отправили в госпиталь, меня с Феликсом – на перевязку.

Не буду рассказывать, каким чудом мне удалось сохранить эти камни – целый роман может получиться, просто приключения Монте-Кристо. Но я все же сумел их сберечь. А потом нас отправили из Кабула прямым рейсом в Ташкент. К тому времени поступил приказ о выводе нашей дивизии, и наш батальон выходил первым. В Ташкент я прилетел со своими камнями, вызвал туда младшего брата и передал ему сумку. Потом выяснилось, что бриллиантов в ней было на сто шестьдесят тысяч долларов. Для меня тогда это были просто неслыханные деньги. Невероятные, невозможные. Через несколько месяцев меня демобилизовали и я приехал в Подольск, к родителям.

Горчилин взглянул на Дронго.

– Я считал, что это плата за нашу кровь, – пояснил он, – и не раскаиваюсь в том, что сделал.

– Ваше командование ничего не узнало? – уточнил Дронго.

– Узнало, конечно, – ответил Горчилин. – На месте боя нашли рассыпанные алмазы, которые я бросил в моджахедов, и решили, что они были потеряны во время боя. Часть камней позже собрали, даже одного моджахеда взяли, который уверял всех, что русские солдаты разбрасывали алмазы, не собирась сдаваться. Это тоже сыграло в пользу моей версии. В Ташкенте меня два раза допрашивали в военной прокуратуре, но к тому времени уже ничего нельзя было доказать. И не забывайте, что мы считались почти героями. Меня представили к ордену Красного Знамени, посмертно ордена получили семьи Якубова и Шевченко. У Якубова остались родители, четверо братьев, сестры; у Миши Шевченко осталась только мать, которая умерла через несколько лет.