|
– Ну, вам придется привыкать к этому. Конечно, если вам не хочется, тогда лучше ничего не говорить ему о завещании, – добавила она, – хотя это будет уже целым сложным преступлением! – Преступлением! Я не вижу тут никакого преступления! – Разумеется, преступление! Вы украдете завещание – это само по себе уже является преступлением; если вы не покажете его мистеру Юстасу – это удвоит его. В общем – двойное преступление с вашей стороны! – Пустяки! – заявила Августа на такое возражение. – Как я могу украсть свои собственные плечи? Это же невозможно! – О нет, вы не понимаете, какая это интересная вещь! У меня был кузен, который готовился стать адвокатом, я много занималась тогда разными юридическими вопросами. Бедняга! Он срезался на экзамене восемь раз! – Хорошо, значит, я должна надеть открытое платье, но это ужасно, право, ужасно! Вы одолжите мне такое платье, не правда ли? – Дорогая моя! – ответила леди Холмерст, взглянув на свой траурный наряд. – У меня нет теперь таких платьев, но я поищу… Я носила их, пока мой муж был жив! – Глаза ее наполнились слезами. Августа взяла подругу за руку и начала толковать об опасностях и лишениях, которые перенесла, потом свела разговор на маленького Дика. Леди Холмерст улыбнулась при мысли о дорогом мальчике, своем единственном ребенке, который сладко спал в детской кроватке и не утонул, как она полагала, в волнах океана. Она взяла руку Августы, поцеловала ее и снова благодарила за спасение ребенка, пока дворецкий не отворил двери и не доложил, что два джентльмена желают повидать мисс Смиссерс. Августа снова попала в руки интервьюеров. За ними появились представители какой то пароходной компании, несколько репортеров, художник одного иллюстрированного журнала – и так далее, до глубокой ночи, когда Августа могла наконец запереть дверь и лечь в постель. На следующее утро Августа появилась за завтраком, одетая в чрезвычайно открытое платье, которое леди Холмерст приказала вычистить и подновить. Никогда не приходилось Августе носить такое платье, и, попробовав надеть его в первый раз днем, молодая девушка чувствовала себя так неловко, как трезвый и умеренный человек, который вынужден впервые выпить водки. Делать было нечего. Набросив на плечи шаль, она спустилась вниз. – Дорогая моя, дайте мне взглянуть! – сказала леди Холмерст. когда служанка вышла из комнаты. Августа со вздохом сняла шаль, и леди Холмерст поспешила к ней. На шее молодой девушки было написано завещание. Татуировка была так свежа, словно ее только что сделали, и, несомненно, останется на шее Августы до конца ее жизни. – Я надеюсь, что молодой человек будет глубоко благодарен вам! Мне кажется, что надо действительно горячо любить, – добавила леди Холмерст, значительно посмотрев на Августу, – чтобы решиться на такую жертву! Августа вспыхнула при этом намеке, но ничего не сказала. В десять часов, когда они уже наполовину позавтракали, раздался звонок. – Это он! – воскликнула леди Холмерст, захлопав в ладоши. – Право, это презабавнейшая вещь! Я велела Джону проводить его сюда. Едва она успела произнести эти слова, как дворецкий, торжественный и мрачный в своем траурном одеянии, отворил дверь и возвестил: – Мистер Юстас Мизон! Наступила минутная пауза. Августа приподнялась со своего кресла и снова села в него. Заметив ее замешательство, леди Холмерст лукаво улыбнулась. Вошел Юстас, красивый, возбужденный, прекрасно одетый – в модном сюртуке, с цветком в петлице. – Как вы поживаете? – спросил он Августу, пожимая ее руку, которую она холодно отняла у него. – Как вы поживаете, мистер Мизон? – в свою очередь спросила она. – Позвольте мне представить вас леди Холмерст. Мистер Мизон, леди Холмерст! Юстас поклонился и поставил свою шляпу прямо на тарелку с маслом. |
