Он был уверен в успехе, пусть даже успех зависел от таких ничтожеств, как Топара. Принц был дураком, обжорой и эротоманом, но за долгую жизнь Диего д'Алькантра приходилось пользоваться услугами людишек и похуже.

Инка Атауальпа, принявший после крещения имя Хуан де Атауальпа, по приговору военного трибунала под председательством Франсиско Писарро был задушен гарротой 29 августа 1533 года.

СТРАЖ ВО ТЬМЕ

— Не туда смотришь, — прошипел мне в ухо Лопухин. — Бери левее, левее бери!

— Если ты такой умный, работай сам, — огрызнулся я. Не хватало еще, чтобы ДД учил меня, что мне делать.

Он заткнулся. Все-таки он очень боялся, что я его брошу.

Мы лежали на горячей плоской крыше голубятни, торчавшей над яблоневыми садами поселка в пятидесяти метрах от дома, в котором ДД видел свой шеститысячелетний череп.

Обстоятельства его открытия так и остались для меня тайной, и чем больше я изучал в бинокль дом, тем сильнее сомневался в правдивости рассказанной им истории.

Дом выглядел заброшенным и пустым. Это ощущение усиливали и маленький запущенный сад вокруг, и заросшая травою дорожка, и даже железная, покрытая облупившейся зеленой краской калитка с огромным ржавым замком. Догнивали у стены какие-то заплесневелые ящики, тускло отсвечивали брошенные на заполоненных сорняками грядах куски полиэтиленовой пленки. Тлен был там, прах и мерзость запустения.

Я перевел бинокль левее, куда и советовал Лопухин, и наткнулся на окно. Грязное, засиженное мухами, лет десять не знавшее тряпки. Закрытое на шпингалет, разумеется.

— Ты здесь его видел? — спросил я, передавая бинокль ДД.

— Да, — живо откликнулся он, — именно в этом окне. Только тогда оно было растворено и был хорошо виден стол, придвинутый к подоконнику… Вот на нем-то он и лежал.

Непохоже было, чтобы окошко это вообще открывали за последнюю пятилетку, но я не стал делиться с Лопухиным своими подозрениями. Вместо этого я спросил:

— А ты уверен, что он до сих пор там? Череп, я имею в виду? Может, его привезли сюда, скажем, показать кому-то, а потом увезли снова?

Все это, конечно, было говорено-переговорено нами за последние три дня уже раз десять, и я наперед знал, что он ответит. Он сказал с детской уверенностью:

— Ну кто же будет привозить ТАКУЮ ВЕЩЬ на дачу на один день? Это же не термос и не велосипед даже.

Я мог бы спросить, кто вообще будет привозить такую вещь на дачу, а тем более держать ее там, но воздержался. На все вопросы, касающиеся таинственного хозяина дома, ДД давал столь невразумительные ответы, что поневоле пропадало всякое желание разбираться.

Я зажмурился и представил себе, как вылезаю из этого дурацкого дома, в котором, конечно же, нет ничего, кроме пыли и мусора, беру Лопухина за грудки и зловещим голосом спрашиваю, большое ли удовольствие он получил от этого аттракциона. Картинка получалась замечательная; беда была в том, что для подобного торжественного финала требовалось сначала забраться в дом. «А если череп все-таки там? — в сотый раз спросил я сам себя. — Невероятно, невозможно, но — вдруг? Что мне с ним делать? Если ему действительно шесть тысяч лет? Брать с собой? Оставить на месте? И смогу ли я его оставить?»

— Ладно, — сказал я, убирая бинокль.