Операция на всех столах делалась одна и та же; серьезная, но давно и до мелочей отработанная на трупах, и потому проходившая (учитывая ее сложность) быстро и успешно: девяносто два процента оперированных, по прикидкам, должны были выздороветь и стать готовыми сыграть свою роль в истории. Ну а остальные восемь – ну что вы хотите в конце концов: полного счастья, как говорится, не бывает, как и полного успеха тоже.

    Вошедшему сюда могло показаться, что в зале, в котором одновременно работали более тысячи человек, царит тишина. На деле же было не так, потому что за операционным столом участникам работы волей-неволей приходится по ходу действия обмениваться какими-то репликами или хотя бы просто требовать очередной инструмент; вспомогательная техника тоже управлялась голосовыми командами: нажимать кнопки тут было бы некогда. Так что на самом деле в зале стоял непрерывный, хотя и негромкий гул; однако благодаря ухищрениям архитекторов и строителей шумок этот не растекался по всему залу, а поднимался куда-то вверх, к высокому потолку, где его могли бы слышать лишь находящиеся на смотровых галереях – куда, впрочем, в эти дни никого не пускали.

    Зал работал, как хорошо отлаженный конвейер. Вот очередная операция благополучно завершена, последний шов наложен, все заклеено, минутная передышка, пока стол вместе с прооперированным укатывают на бесшумных роликах, а его место занимает другой, на котором пациентка уже под наркозом. И снова все сначала: подключение датчиков, разрез, еще один и еще; осторожное, хотя и без промедления, извлечение всего, что должно быть извлечено, пересечены сосуды и нервы. То, что изъято, тут же укладывается материальным врачом (смешное название, правда? Но точное: этот медик и занимается только материалами – тем, что извлечено, и тем, что придет на замену). Быстро осушается полость, кровь сохраняется: она оперируемому еще понадобится. И вот команда этому самому материалисту: "Имплантат!" А все уже готово, осталось только вскрыть контейнер (секундное дело) и передать оператору. Вот и это сделано. Работа в области паха занимает большую часть времени: сорок минут, потому что много возни с включением новых тканей в нервную, кровеносную, лимфатическую системы. Теперь надо подняться выше; вот сделано и это. Пришла пора установления совместимости новых тканей; это в Сви-ре умеют делать уже лет шестьдесят. Беглая проверка, сестра пересчитывает инструменты. Вот согласование тканей завершено – можно шить. Это была вторая операция; после нее участникам полагается десятиминутный отдых, через десять минут они, сменив накидки и перчатки, снова окружат новый стол, и отсчет времени начнется заново.

    Тут, кстати, неизбежно возникает вопрос: если счет идет на сотни, а еще вероятнее – на тысячи и десятки тысяч, а кампания такая проводится впервые, то откуда берется такое количество этих самых "новых тканей", как мы (из чистой деликатности) называем имп-лантируемые органы? Что это: искусственное? Из пластика? А если нет, то откуда? Не от обезьян же!

    Нет, конечно. Просто-напросто из холодильника. Умение сохранять ткани в полной боевой готовности годами и десятками лет насчитывает тут уже столетие, если не больше. А возникли и пошли на сохранение эти материалы двадцать лет тому назад, после окончания очередной войны.