|
Муре, словно спасаясь от этого шума, запирался в комнате второго этажа, которую он называл своим кабинетом; он преодолел свое отвращение к одиночеству, почти не выходил в сад, часто не показывался с утра до вечера. – Хотела бы я знать, что он там делает взаперти, – говорила Роза старухе Фожа. – Его совсем не слышно. Словно умер. Уж если он прячется, то, наверно, ничем хорошим не занимается там. С наступлением лета дом оживился еще более. Аббат Фожа стал принимать в конце сада, в беседке, приверженцев супрефектуры и председателя. По распоряжению Марты Роза купила дюжину садовых стульев, чтобы можно было сидеть на воздухе, не таская каждый раз стульев из столовой. Установился обычай: каждый вторник, после полудня, калитки в тупичок открывались, мужчины и дамы заходили навестить господина кюре по соседски, в соломенных шляпах, в туфлях, расстегнутых сюртуках, в подколотых булавками юбках. Гости приходили поодиночке; но в конце концов оба кружка оказывались в полном составе и, перемешавшись, слившись, приятно проводили время, в величайшем согласии перемывая косточки своим ближним. – Вы не боитесь, – сказал однажды де Бурде Растуалю, – что могут посмотреть косо на наши встречи с кликой супрефектуры?.. Ведь уже приближаются выборы. – Почему бы стали на это косо смотреть? – спросил Растуаль. – Мы же не ходим в супрефектуру, мы здесь на нейтральной почве… А потом, друг мой, это ведь запросто, без всяких церемоний. Я в полотняном пиджаке. Это – частная жизнь, Никто не имеет права вмешиваться в то, что я делаю у себя дома. Вне дома – это другое дело; там мы принадлежим публике… На улице мы с господином Пекером даже не раскланиваемся. – Господин Пекер де Соле очень выигрывает при более близком знакомстве, – помолчав, заметил бывший префект. – Совершенно верно, – согласился председатель, – я в восторге, что с ним познакомился… А какой достойный человек аббат Фожа!.. Нет, я совершенно не боюсь, что про меня будут злословить из за того, что я посещаю нашего милейшего соседа. По мере приближения общих выборов де Бурде стал беспокоиться; он говорил, что наступившая жара его сильно утомляет. Часто на него нападали сомнения, и он делился ими с Растуалем, ища у него опоры. Вообще же в саду Муре политики никогда не касались. Однажды днем, тщетно поискав, с чего бы начать, чтобы навести разговор на интересующую его тему, де Бурде воскликнул; обращаясь к доктору Поркье: – Скажите, доктор, вы сегодня утром читали «Правительственный вестник»? Наш маркиз наконец заговорил; он произнес ровно тринадцать слов, – я нарочно их сосчитал… Бедняга Лагрифуль! Он имел умопомрачительный успех! Аббат Фожа с лукавым добродушием поднял палец. – Не надо политики, господа, не надо политики! – проговорил он. Пекер де Соле беседовал с Растуалем; оба притворились, что ничего не слышали. Г жа де Кондамен улыбнулась. Обращаясь к аббату Сюрену, она продолжала: – Это правда, господин аббат, что ваши стихари крахмалят очень слабым раствором клея? – Так точно, сударыня, слабым раствором клея, – ответил молодой священник. – Некоторые прачки употребляют заваренный крахмал, но это переедает кисею и никуда не годится. – Вот вот! – подхватила молодая женщина. – А я никак не могу добиться от своей прачки, чтобы она подкрахмаливала юбки клеем. Тогда аббат Сюрен любезно сообщил фамилию и адрес своей прачки, написав их на обороте визитной карточки. Так то беседовали в саду о нарядах, об урожае, о погоде, о событиях истекшей недели. Время проходило очень приятно. Иногда разговоры прерывались партией в волан в тупичке. Очень часто появлялся аббат Бурет и восторженно рассказывал разные благочестивые историйки, которые Мафр выслушивал до конца. Один только раз г жа Делангр столкнулась с г жой Растуаль; обе держались изысканно вежливо, страшно церемонно, но в их потухших глазах внезапно вспыхивали огоньки былого соперничества. |
