|
Летом я курю здесь свою трубочку на воле. Зимой сижу здесь у стенки на солнышке… Видишь, какие у меня овощи? Курятник там, подальше. У меня есть еще клочок земли, за домом, там у меня картошка и люцерна… Ну что ж, я старею, и пора немного пожить в свое удовольствие. Он потирал руки, слегка покачивая головой, и разнеженным взглядом озирал свои владения. Но вдруг какая то мысль омрачила его. – Ты давно не видала отца? – спросил он. – Ругон плохо себя ведет… Вон там, налево, продается ржаное поле. Если бы он захотел, мы могли бы его купить. Для человека, который спит на пятифранковиках, что это составляет? Какие нибудь несчастные три тысячи франков… Он не дал мне их. В последний раз он даже велел твоей матери сказать мне, что его нет дома. Увидишь, это не принесет им счастья. И он повторил несколько раз, тряся головой, с прежним своим злорадным смешком: – Нет, нет, это не принесет им счастья. Потом пошел за стаканами и стал требовать, чтобы обе женщины отведали его вина. То было легкое вино из Сент Этропа, на которое он случайно напал; он пил его с благоговением. Марта едва пригубила, Олимпия допила бутылку, а потом выпила еще стаканчик воды с сиропом. Вино, по ее словам, было очень крепкое. – А что твой кюре, куда ты его девала? – спросил вдруг дядюшка племянницу. Марта, изумленная, задетая, молча смотрела на него, не отвечая. – Мне говорили, что он здорово увивается за тобой, – громогласно продолжал дядюшка. – Эти попы только тем и заняты, что развратничают. Когда мне об этом рассказали, я ответил, что так и надо Муре. Я ведь его предупреждал… На его месте я бы вышвырнул этого попа из дома. Пусть Муре спросит у меня совета, я даже готов ему помочь, если он пожелает. Я их никогда терпеть не мог, этих скотов. Я знаю одного, аббата Фениля, – у него есть домик, от меня через дорогу. Он не лучше других, но хитер, как обезьяна, – забавный тип. Он как будто не очень то ладит с твоим кюре? Марта смертельно побледнела. – Это сестра аббата Фожа, – пояснила она, указывая на Олимпию, которая с любопытством его слушала. – То, что я говорю, ее не касается, – нимало не смутясь, ответил дядюшка. – Надеюсь, сударыня, вы не сердитесь?.. Не угодно ли еще стаканчик воды с сиропом? Олимпия позволила налить ей стаканчик. Но Марта встала и заторопилась уезжать. Дядя заставил ее осмотреть свое именьице. В конце сада он остановился, глядя на большой белый дом на косогоре, в нескольких стах метрах от деревни Тюлет. Внутренние площадки напоминали тюремные дворики для прогулок; узкие правильные окна, прорезавшие фасады своими черными переплетами, придавали главному зданию унылую наготу больницы. – Это сумасшедший дом, – вполголоса сказал дядя, следивший за взглядом Марты. – Этот малый, что у меня сидит, один из его надзирателей. Мы с ним приятели, он иногда заходит ко мне распить бутылочку. И обернувшись к одетому в серое человеку, допивавшему под деревом свой стакан, он крикнул: – Эй, Александр, поди ка покажи моей племяннице окошко нашей бедной старушки. Александр вежливо подошел. – Видите вот эти три дерева? – сказал он, вытянув палец, словно чертил в воздухе план. – Так вот, немножко повыше того, что слева, где фонтан, в углу двора… Считайте окна нижнего этажа направо; это будет пятое окно. Марта стояла молча, с побелевшими губами, помимо своей воли не отрывая глаз от окошка, на которое ей указывал Александр. Дядюшка Маккар тоже смотрел туда, но с веселым видом, щуря глаза. – Я иногда ее вижу, – заговорил он, – по утрам, когда солнце с той стороны. Она совершенно здорова, правда ведь, Александр? Я им это всегда говорю, когда бываю в Плассане. Дом мой так расположен, что мне очень удобно за ней наблюдать. Лучшего места и не придумать. |
