|
– А ты что нибудь узнала? – Сейчас услышите… Вчера вечером я больше часа разговаривала со старухой Фожа. Муре задрожал от радости. Он уселся на продырявленном кухонном стуле, среди тряпок и вчерашних объедков. – Ну, говори скорей, говори!.. – Ну вот, – начала кухарка, – стою я себе у парадной двери и прощаюсь с кухаркой Растуалей, как вдруг старуха Фожа спускается сверху вылить ведро с помоями в канавку. Но вместо того, чтобы, по своему обыкновению, сразу же вернуться к себе, не оборачиваясь, она стоит и смотрит на меня, Я тогда подумала, что ей хочется поболтать со мной; заговорила о том, что стоит хорошая погода, что, надо надеяться, урожай винограда будет неплохой… «Да, да», – отвечает она не торопясь и так хладнокровно, что сразу видно, что у нее нет своей земли и что ей до всего этого мало заботы. А ведро все стоит на земле, и сама она не собирается уходить… Даже к стенке прислонилась рядом со мной. – Что же она, наконец, тебе рассказала? – спросил Муре, терзаясь любопытством. – Сами понимаете, что не такая уж я дура, чтобы сразу начать ее расспрашивать, – она бы от меня удрала… Не подавая виду, я заговорила о том, о сем, что ей могло быть интересно. Тут как раз проходил мимо кюре церкви святого Сатюрнена, добрейший господин Компан, ну вот, я и рассказала ей, что он очень болен, видно, недолго протянет и что нелегко будет найти ему заместителя… Она, скажу я вам, сразу насторожилась. Даже спросила меня, чем болен господин Компан. Потом, слово за слово, я заговорила о нашем епископе, монсиньоре Русело. Сказала, что он очень достойный человек. Она не знала даже, сколько ему лет. Я сказала, что ему шестьдесят лет, что здоровье у него тоже неважное и что он позволяет немного вертеть собой. Поговаривают даже, будто старший викарий, аббат Фениль, заправляет всей епархией… Старуха поддалась на удочку; кажется, она простояла бы со мной на улице до завтрашнего дня. У Муре вырвался нетерпеливый жест. – Из всего этого я вижу, – вскричал он, – что все время болтала только ты одна!.. Но она то, она, что же она говорила? – Погодите, дайте кончить, – спокойно продолжала Роза. – Я все к этому и клонила… Чтобы заставить ее разговориться, я стала рассказывать о нашей семье. Сказала, что вас зовут Франсуа Муре, что вы бывший марсельский торговец и за пятнадцать лет, торгуя винами, миндалем и прованским маслом, сумели нажить капиталец. Добавила, что вы решили поселиться и жить на свою ренту в Плассане, где проживают родители вашей жены. Я даже ввернула, что госпожа Муре приходится вам кузиною, что вам сорок лет, а ей тридцать семь, что вы живете между собой в добром согласии и не любите болтаться зря на бульваре Совер. Словом, выложила все, что знала про вас… Она слушала с большим интересом и тихонько поддакивала: «Так, так». Когда я замолкала, она кивками головы показывала, что слушает меня, что я могу говорить дальше… И таким то манером мы проговорили с ней, словно две подружки, прислонившись к стенке, пока совсем не стемнело. Муре вскочил в бешенстве. – Как! – вскричал он. – И это все?.. Она заставила вас болтать целый час, а сама и рта не раскрыла! – Нет, когда стемнело, она сказала: «Что то холодно стало», взяла ведро и ушла к себе наверх. – Послушайте, вы просто дура! Эта старуха обведет вокруг пальца с десяток таких, как вы. И смеются же они, наверно, теперь, когда узнали всю нашу подноготную!.. Понимаете, Роза, вы просто дура! Старая кухарка не отличалась кротостью. Она сердито заходила по кухне, яростно швыряя сковородки и кастрюли, хватая и раскидывая во все стороны тряпки. – Знаете что, сударь, – заикаясь от злости, проговорила она, – если вы пришли на кухню только затем, чтобы ругаться, то, право, не стоило. |
