Как мне кажется, самым подходящим концом любого рассказа о людях, если принять во внимание, что теперь жизнь есть полимер, в который туго запелената наша Земля, было бы то самое сокращение трех слов, которое я сейчас изображу крупно, – мне оно очень нравится:

Именно для того, чтобы подтвердить непрерывность этого полимера, я так часто начинаю фразу с «и» или с «и вот» и столько абзацев кончаю словами «и так далее».

И так далее.

– Как все похоже на океан! – воскликнул Достоевский.

А я говорю: «Как все похоже на целлофан!»

Итак, Траут вошел в холл гостиницы как просыхающий печатный станок, и все же никогда еще в холл не входило такое ни с чем не сообразное человеческое существо.

Вокруг него повсюду стояли зеркала, как их называли все люди, – то, что он звал «лужицы». Вся стена, отделявшая холл от коктейль‑бара, была «лужицей» в десять футов вышиной и тридцать – длиной. И на автомате для сигарет, и на леденцовом автомате были свои «лужицы». Траут заглянул туда – хотелось посмотреть, что там делается в Зазеркалье, в другом мире, – и увидел какое‑то старое чумазое существо: стоит босиком, глаза красные, брюки закатаны до колен.

Случайно в этот час кроме Траута в холле находился только молодой красавчик – дежурный администратор Майло Маритимо. И одежда, и цвет лица, и глаза у Майло были похожи колером на разные сорта маслин. Он окончил курсы гостиничных администраторов при Корнеллском университете. Он был гомосексуалистом и внуком Гильермо – Вилли‑малыша, личного телохранителя знаменитого чикагского гангстера Аль‑Капоне.

Траут остановился перед этим безобидным человечком, расставив босые ноги, и, широко раскрыв объятия, представился.

– Прибыл Страшный Снежный Человек! – сказал он Майло. – А если я не такой чистый, как все снежные люди, то лишь потому, что меня еще ребенком похитили со склонов горы Эверест и отдали в рабы в Рио‑де‑Жанейро, в бордель, где я пятьдесят лет чистил невыразимо грязные нужники. Один из клиентов как‑то провизжал в мучительном экстазе своей партнерше, хлеставшей его плеткой, что в Мидлэнд‑Сити готовится фестиваль искусств. Услыхав это, я удрал, спустившись по веревке, сплетенной из вонючих простынь, украденных из корзины с грязным бельем. И я прибыл в Мидлэнд‑Сити, чтобы перед смертью получить признание как великий художник, каковым я и являюсь.

Майло Маритимо с обожанием глядел на Траута сияющими глазами.

– Мистер Траут! – восторженно воскликнул он. – Я узнал бы вас где угодно. Добро пожаловать в Мидлэнд‑Сити! Вы так нужны нам!

– Откуда вы знаете, кто я такой? – спросил Траут. До сих пор никто никогда не знал, кто он.

– А вы никем другим и быть не можете, – сказал Майло.

Из Траута словно выпустили воздух – он нейтрализовался. Он свесил руки, стал похож на ребенка.

– До сих пор никто никогда не знал, кто я такой.

– А я знал, – сказал Майло. – Мы вас открыли и надеемся, что и вы нас откроете. Теперь наш Мидлэнд‑Сити будет известен не только как родина Мэри‑Элис Миллер, чемпионки мира по плаванию брассом на двести метров. Нет, наш город прославится также и тем, что первый признал великого Килгора Траута.

Траут молча отошел от портье и сел на обитую парчой банкетку в испанском стиле.