Ага, вот еще тумбочка у кровати, вернее, низкой и широкой тахты. На ней глиняный горшочек, пустой. Пепельница. На полу — утренние комнатные туфли без пяток, судя по размеру, мужские. Два коробка спичек и карманная записная книжка. Никаких признаков зажигалки. Выдвинула ящик, в нем свернутая клубком дамская нижняя юбка из черных кружев. И ничего больше. Только тахта. Надо бы просмотреть и тахту.

Под тахтой и за ней было пусто, если не считать огромной дохлой мухи, но ведь тахта может и открываться, чтобы внутрь прятать постель. И зажигалку тоже можно туда сунуть. Нет, самой не открыть, пан Ришард поможет.

И девушка выпрямилась, собираясь позвать на помощь сообщника, но могла произнести лишь «па…». В дверях стоял покойник. Да-да, покойник, убитый чуть ли не на ее глазах пан Мирек! Договорить девушка не смогла. Впрочем, она и ничего другого не смогла бы сделать. Просто оцепенела.

Первым пошевелился покойник. Он сделал шаг вперед, оказался в полосе света, и стало ясно Юлита ошиблась. Это не был убитый, а кто-то другой, очень на того похожий. Сообразив пока лишь это, девушка в ужасе шарахнулась назад, однако это было все, на что она в данный момент оказалась способной.

Меж тем пан Ришард напрасно искал выключатель в проявочной. Тогда решил попросить у Юлиты спички — он сам ведь некурящий — и вышел из заклеенной обоями двери в тот самый момент, когда шарахнувшаяся в ужасе Юлита наступила со всей силы каблучищем своих буцалов ему на ногу. Дикий вопль боли потряс весь дом.

И всех оживил.

В комнате было только три человека, но каждым из них овладели столь сильные и противоречивые чувства, что они просто наэлектризовали воздух и рвались наружу. Тут проявились гнев и возмущение Собеслава, граничащие с желанием немедленно придушить грабителей, смертельный испуг Юлиты, несколько смягченный сознанием, что на пороге все-таки не труп, хаос в голове пана Ришарда, увидевшего вдруг не то покойника, не то застигшего их на месте преступления полицейского, почему-то очень похожего на убитого. К тому же бедный Ришард испытал вдобавок к психическому и физическое потрясение, ведь Юлита выбрала какие-то тяжеленные солдатские бутсы. И столкновение намерений и желаний. Нарушители кодекса первым делом подумали о том, чтобы спрятаться или, лучше, немедленно сбежать, но бедный Ришард оказался лишенным этой возможности. Бежать подпрыгивая? Или драться до последнего? Или попытаться заговорить с этим привидением? А Собеслав уже засучил рукава, готовясь вступить в рукопашную с громилой и его подручным, отобрать у них награбленное, ишь залезли в его потайную комнату!

Победило чувство самосохранения. В конце концов, все трое оказались в доме нелегально, это их как-то утихомирило. Все говорили шепотом, особенно тихим и еле слышным в сравнении с могучим рыком боли, только что прозвучавшим.

Из-за шепота они долгое время не могли понять друг друга. А отобрать у грабителей награбленное Собеслав не мог по той причине, что воры ничего не награбили. Хуже того, подручный злодея в старой обшарпанной одежке оказался прелестной девушкой, а бить девушку… да у Собеслава рука отсохнет! Главный же грабитель с выражением боли на лице держал в руках отдавленную ногу, что опять же… кто бьет лежачего?

Преодолев панику, Юлита первая разобралась в ситуации и уже громким шепотом принялась лихорадочно твердить:

— Да ведь это же его брат, пан Ришард! Его брат! Езус-Мария, что делать, это его брат! Говорю вам, это его брат! Я уверена — это его брат!

На фоне без конца повторяемого «брат», служившего как бы музыкальной основой для прочих высказываний, прозвучали отрывочные фразы, надо сказать, весьма противоречивые: «Обокрасть покойного, кладбищенские гиены!» — «Молчите, ничего нельзя говорить, все будет нам во вред!» — «Не потерплю, пусть даже менты меня схватят! Молчите, ни слова!» — «Сбежать бы, о боже!» — «И не только кладбищенские, вы и живого обворовываете!» — «Пусть он сначала покажет документы!» — «Не надо, бежим!» — «Но раз брат — я и не знаю»…

— Да в чем дело? — гневно прошипел Собеслав.