Марч идет вперед, и Хэнк обнаруживает, что плетется-таки следом. Они не так давно отсюда съехали, но трубы отопления уже сухие и внутри холоднее, чем снаружи. Кроме кое-каких остатков крупной мебели (обеденного стола, кушетки) — пусто. Слышно эхо, когда они проходят комнатами, будто прошлое крадется по пятам. Хэнк направляется к двери на кухню, он совершенно точно знает, что увидит: справа от рамы, где порваны обои, — обугленная деревянная поверхность. Он обнаружил это черное пятно; когда однажды пришел навестить миссис Дейл, — и после неотвязно ощущал, что должен снова и снова приходить на него взглянуть, словно платя дань уважения.

— Я подожду снаружи, — кричит он через комнаты Марч.

— Извини, это была действительно дурацкая затея, — говорит она, немного позже выйдя на веранду. — Ты, наверное, расстраиваешься, когда сюда приходишь, вспоминаешь мать.

— Все нормально. — Что-то запершило в горле парня, и он прокашливается. — Если я вам больше не нужен, то задержусь здесь ненадолго, помогу мистеру Хелму, если не возражаете.

— Конечно, конечно.

Марч похлопывает его по плечу.

Она жалеет его, Хэнк это видит. Но жалость бессмысленна — вот урок, отменно им усвоенный. Дела, поступки — лишь это идет в счет, толкует ему всегда Холлис, и что касается жизненного опыта парня — то тот, несомненно, на все сто прав.

Он ясно помнит день, когда за ним пришел Холлис. Они жили в Глухой топи, было очень холодно, в волосы Хэнка вмерзли ледышки. Отец валялся без сознания на полу, а огонек в угольной печке погас, лишь еле тлела темная зола. Хэнк помнит, как ворвался в комнату свет, когда Холлис открыл дверь. Тот вошел, ногой перекатил на спину безвольное тело Алана и нагнулся посмотреть, жив ли. Хэнку не было еще пяти, но он уже усвоил, что жаловаться нехорошо. Голод и холод были очевидными фактами его жизни, и он молча их сносил. Он помнит выражение лица Холлиса: абсолютная уверенность в себе. Каким необыкновенным показался мальчику тогда этот человек, каким редкостным!

— Бери, что нужно, и пошли. Да поторопись.

Из-за его тона, из-за того, как он там стоял — высоченный, без тени сомнения в себе, — Хэнк и не подумал ни о чем спросить. И никогда больше ни о чем не спрашивал. Мальчик взял плюшевого мишку (рождественский подарок какой-то дамы из библиотеки), свой шерстяной свитерок и не оглянулся, когда, выйдя, Холлис закрыл за ними дверь.

Но теперь, впервые за все это время, у Хэнка возник вопрос. То, что он проинструктирован делать, — вот в чем проблема. Короче говоря, ему сказано приглядывать за Марч. Если она куда идет надо увязаться следом (как, например, сегодня); видишь, что она собирается отправлять письмо, — перехватить и отнести Холлису.

— Ты что, действительно считаешь, что существует такая штука, как частная жизнь? — смеется Холлис в ответ на вопрос Хэнка, не вторгаются ли они в личные дела Марч. — Это просто дрянная отговорка, придуманная с целью держать людей в узде, чтобы никто не высовывался. Если любишь человека — делаешь, что должен делать. И уже не думаешь о том, что кто скажет.

Что ж, Хэнк поступил в соответствии с инструкцией. Письма Марч — в кармане его куртки. Он не опустил их в почтовый ящик, когда та ходила попрощаться с Гвен. Холлис берет у него письма и поощрительно похлопывает по спине. Обычно этого вполне достаточно для парня — толика похвалы, сухой кивок Одобрения на хорошо проделанную, работу. Но сейчас — не то. Красть письма Марч плохо, вот что ему яснее ясного. И самое неприятное — раз уж появились сомнения в отношении поступков и взглядов Холлиса, — что попутно возникли другие вопросы. Особенно, что касается Белинды.

— Она чуть до безумия меня не довела, — объяснял обычно Холлис всякий раз после драки с ней.