Он считался одним из самых одаренных студентов, но дарования были побеждены характером. Опекавший его профессор предложил длительные, совместные передвижения по стране, чтобы изучить влияние перемен климата на сердечно-сосудистую систему. Но перемен Зеленцов даже в юности опасался. Тщеславие жило в нем, а двигателем не становилось… Отказ от научного путешествия стал главной строкой характеристики, которую он сам про себя сочинил. Известно, что ошибки в молодости совершаются быстро и легко, но расплачиваются за них долго и трудно. А инерция репутации почти непреодолима… О нем пошла молва как о человеке нелюбопытном, без стремлений и целей. Окончив аспирантуру, он получил звание, но и оно ничего, кроме зарплаты, ему не прибавило. С годами приходили опыт, авторитет специалиста, но фундамент репутации оставался все тем же.

— Казалось, что Зеленцов живет абсолютно правильно, — размышлял о причинах его заболевания Семен Павлович. — «Счастья нет, а есть покой…» Как сказал Александр Сергеевич Пушкин!

— Он сказал: «Покой и воля», — уточнил я. И подумал: «Зеленцов этой формуле не изменял, если разуметь под покоем бездеятельность, а под волей — статус холостяка».

— Когда человек не совершает того, для чего был рожден, — сказал я Липнину, — не использованные им силы ищут выхода и обрушиваются на беззащитные внутренние органы. Мы ставим диагноз: на нервной почве. Но значение имеет не только почва, а и семена, которые в нее бросили. В данном случае бросили семена противоречий… А противоречия, как утверждал крупный психолог, к здоровью не ведут.

— Ого, и вы обратились к цитатам? — Липнин захлопал.

Лечить опытного врача — все равно что вести машину, когда рядом с тобой сидит шофер первого класса: он сам знает дорогу, видит опасности на пути и хочет определять скорость.

Когда к нему вернулось сознание, Зеленцов спросил:

— Володя, я буду жить?

— Ты же не умеешь менять привычек и образа существования. Я учел это!

Первое время он часами не отпускал, цеплялся за меня. Вновь и вновь просил объяснить, почему я уверен, что он не умрет.

— Вам еще надо жениться! — сказала Маша, услышав наш разговор в перевязочной. — К тому же в ваших жилах течет моя кровь.

— Я этого не забуду, — пообещал Зеленцов.

— Так что не напрягайтесь, Виктор Валерьянович.

Я думал, что, немного оправившись, Зеленцов начнет анализировать и направлять мою врачебную деятельность. Но он каждым словом давал понять, что верит только мне и что я ни с кем не могу делить ответственность за его здоровье. Он не просто надеялся на меня — он уповал. Следил за выражением моих глаз, подмечал оттенки голоса, а результаты обследований и анализов выслушивал, цепенея, как подсудимые приговор.

Он болел по-мужски. Да еще и по-холостяцки… Особенность заключалась лишь в том, что вопросы он задавал, используя профессиональные медицинские термины. Невозможно было представить себе, что в нашей больнице он считался главным специалистом по хладнокровию.

— Как могло получиться, что мы с тобой пятнадцать лет не встречались? — вопрошал он. — Теперь я так не смогу! И если только я поднимусь на ноги, эти ноги будут тащиться к тебе ежедневно — захочешь ты того или нет.

— Пусть тащатся… Я согласен.

— Если только я вернусь домой, ты этот дом не обойдешь и не объедешь!

Произнеся слова «если только я», он всякий раз пытал меня взглядом.