На его пути видения спящих наполнялись незнакомыми отзвуками, а бодрствовавшие прерывали беседу на тот миг, пока олень проносился мимо, и снова возвращались к ней, ощутив, как что‑то в них безвозвратно переменилось, и не ведая тому причины. Олень не замечал ни спящих, ни засидевшихся допоздна: он летел сквозь ночь, догоняя луну. Мало было таких, кто не почувствовал его присутствие, но ещё меньше тех, кому случилось заметить мелькнувшую тень: обрисовавшиеся вдруг на тёмном небе ветви рогов или белое пятнышко подхвостья – не более того.

И только у самого холма он снова услышал звенящий лай погони. Стая была ещё далеко. Всего лишь чёрные тени, скользящие за ним. И если временами они напоминали фигуры монахов под капюшонами, то и сам олень представлялся порой человеком, бегущим на раздвоенных копытах, а ветвистые рога сжимались до узких козлиных рожек, и в звёздном свете блестел пот на тёмной красно‑бурой коже.

* * *

Двое, сидевшие на камнях под Волдовым холмом, поднялись. Они смотрели на юг.

– Вот он возвращается, – сказала Малли. Льюис кивнул:

– И псы по пятам.

– Им его не догнать – в этот раз.

– Но когда‑нибудь догонят? – Льюису хотелось, чтобы это был вопрос, а не утверждение.

– Нет, если вы им не позволите.

– Я говорил с Томми, но… я и так знал, что он меня не послушает.

Малли кивнула:

– Ты теперь иди, Льюис. Я навещу тебя потом.

Он взглянул на неё, стараясь разобрать выражение лисьей мордочки, но поля шляпы бросали глубокую тень на лицо, и без того скрытое от него ночной темнотой.

– Увидимся, – кивнул Льюис и поспешил, насколько позволял возраст, по узкой каменистой лощине к своей хижине.

Малли проводила его взглядом и обернулась к южному краю поляны. Из‑за деревьев показалась фигура… полукозел‑получеловек… скорее олень, чем козёл… совсем олень. Малли сложила губы трубочкой, тихонько свистнула.

– Иди‑иди, – поманила она.

Олень, помедлив, переступил по траве к ней, и девочка погладила ладошкой его влажный бархатистый бок.

– Тебя не вера держит здесь – и не неверие, – говорила она, – что бы ни говорили эти их учёные. Это просто рассудительность – прямые линии, которые они прокладывают и по земле, и у себя в головах. – Олень ткнулся носом ей в плечо. – Ты теперь лучше иди – они уже близко. Слишком близко.

Она шлёпнула оленя по крупу, и тот прыгнул к валуну, в густую тень. Исчез ли он в камне или свернул в последний момент, огибая его, но к тому времени, когда из ущелья показалась погоня, его и след простыл. Малли, подбоченившись, встала перед тенями псов.

– Снова опоздали, – тихо сказала она. Передняя тень двинулась на неё, и девочка стянула с головы шляпу, пошарила внутри. Её ладонь наполнилась светом – крошечными горящими угольками – косточками или сучками. Вожак застыл на месте, а миг спустя вся свора бросилась врассыпную от взлетевших над ними горящих искр.

Те угольки, что попали в цель, с шипением вспыхнули в шерсти, но большая часть упала на землю. Поляна мгновенно опустела. Малли осталась одна. Она снова нахлобучила шляпу на голову, коснулась пальцами полей, безмолвно приветствуя тёмный валун, и скользнула за деревья, теснившиеся на краю поляны, ближайшем к хижине Льюиса.

* * *

Когда Эрл свернул на разъезженную грунтовку, ведущую к домику его знакомых на восточном берегу озера Калабоги, мотор «тойоты» начал постукивать. Машина дребезжала на ухабах, ветки царапали борта. Через полмили такой езды впереди показались светящиеся квадраты окон. Эрл поставил свою «тойоту» рядом с фургоном «додж» и городской моделью «хонды» и выключил двигатель.