— Ради Бога, перестань кричать, — говорит Акилино. — Мне пора ехать. В следующий раз я привезу тебе чего-нибудь мяконького, чтобы ты мог есть не разжевывая. Уж я поищу, поспрошаю в лавках.

— Сядь, сядь! — кричит Фусия. — Почему ты встал, Акилино? Сядь, сядь.

Он прыгает на корточках вокруг Акилино и старается заглянуть ему в глаза, но старик упорно смотрит на облака, на пальмы, на мутные воды реки, сонно плещущие о берег, на желтый, как охра, островок, горделиво противоборствующий течению. Фусия уже у ног Акилино. Старик садится.

— Побудь со мной еще немножко, Акилино, — кричит Фусия. — Не уезжай так скоро, ты ведь только что приехал.

— А, вспомнил, мне нужно рассказать тебе одну вещь, — говорит старик, хлопнув себя по лбу, и на секунду взгляд его останавливается на здоровой ноге Фусии, которой он роет песок. — В апреле я был в Сайта-Мария де Ньеве. Видишь, какая у меня голова? Чуть не уехал, так и не рассказав тебе про это. Меня законтрактовала речная инспекция, у них там заболел лоцман, и я попал на один из этих катеров, что летают по воде. Мы пробыли там два дня.

— Ты побоялся, что я за тебя уцеплюсь, что я обхвачу тебя за ноги! — кричит Фусия. — Потому ты и сел, а не то ушел бы себе.

— Да не вопи же ты, дай рассказать, — говорит Акилино. — Лалита ужас как растолстела, поначалу мы даже не узнали друг друга. Она думала, что я уже помер. Расплакалась от волненья.

— Раньше ты оставался на целый день, Акилино! — кричит Фусия. — Ночевал в своей лодке, а наутро опять приходил потолковать со мной. Два-три дня проводил здесь. А теперь не успел приехать, уже собираешься уезжать.

— Я остановился в ее доме, Фусия, — говорит Акилино. — У нее куча детей, не помню сколько, но много. И Акилино уже взрослый мужчина. Он был плотовщиком, а теперь уехал работать в Икитос. Изменился, глаза у него уже не такие раскосые, как в детстве. Почти все выросли, а если бы ты увидел Лалиту, ты просто не поверил бы, что это она, до того толстая стала. Помнишь, как я своими руками принимал у нее ребенка? А теперь Акилино здоровый парнюга, и такой симпатичный. Да и сыновья Ньевеса не хуже, и сыновья жандарма. Их не различишь, все похожи на Лалиту.

— Раньше мне все завидовали, — кричит Фусия, — потому что ты навещал меня, а их никто не навещает! А потом смеялись надо мной, потому что ты долго не приезжал. Но я им говорил — скоро приедет, все дело в том, что он всегда в разъездах, торгует то на одной реке, то на другой, но он приедет, не завтра, так послезавтра, но приедет. А теперь получается так, как будто ты и не приезжал, Акилино.

— Лалита рассказала мне свою жизнь, — говорит Акилино. — Она не хотела больше детей, но жандарм хотел и много раз брюхатил ее. В Сайта-Мария де Ньеве ее ребят тоже называют Тяжеловесами, и не только тех, которые у нее родились от него, но и сыновей Ньевеса, и твоего.

— Лалита? — кричит Фусия. — Лалита, старик?

Розоватый комок гниющей плоти корчится от возбуждения, вместе с воплями издавая зловоние, и старик зажимает нос и откидывает голову. Пошел дождь, и ветер свистит между деревьями, шелестит листвой, колышет заросли на том берегу. Дождь пока еще мелкий, невидимый. Акилино встает.

— Видишь, пошел дождь, мне надо идти, — гнусавит он. — Придется мне спать в лодке и мокнуть всю ночь. Я не могу в дождь плыть против течения — чего доброго, заглохнет мотор, а грести сил не хватит, и меня снесет вниз, со мной это уже случалось. Ты что пригорюнился? Оттого что я рассказал тебе про Лалиту? Почему ты больше не кричишь, Фусия?

Фусия не отвечает.