Дикарка взяла стакан, вылила и вытерла губы рукой.

— Отец вдруг рассвирепел, — сказала она. — В такси он схватил меня за плечо и стал трясти. Я думала, он меня изобьет.

— У него скверный характер, — сказал Болас. -Я даже не думал, что он приедет.

— Доктор Севальос еще там, сеньора? — сказала Дикарка.

— Недавно он спускался выпить кофе, — ответила Чунга. — Сказал, что все по-прежнему.

— Я выпью еще стаканчик, Чунгита, чтобы успокоить нервы, — сказал Болас. — Денег у меня нет, ты потом вычтешь.

Чунга кивнула и налила по стакану вина ему и Молодому. Потом подошла с бутылкой к столикам, за которыми шушукались девицы: не хотят ли они чего-нибудь выпить? Нет, спасибо, сеньора. Тогда им нет смысла оставаться, они могут идти. Снова послышался негромкий шум голосов, скрипнул стул. Если сеньора не возражает, они предпочли бы остаться, можно? И Чунга — конечно, как они хотят. И возвратилась к стойке. Девицы продолжали тихо разговаривать, а музыканты молча пили, время от времени поглядывая на лестницу. — Почему бы вам не сыграть что-нибудь? — вполголоса сказала Чунга. — Если он слышит, ему, наверное, будет приятно. Он почувствует, что вы его провожаете. Болас и Молодой Алехандро сомневались, Дикарка — да, да, сеньора права, ему будет приятно, а тени за столиками перестали шептаться. Ладно, они сыграют. Музыканты тихо направились в угол, где располагался оркестр, Болас сел на скамеечку у стены, а Молодой поднял с пола гитару. Для начала они сыграли тристе и только через некоторое время решились запеть. Сперва они неуверенно напевали сквозь зубы, но мало-помалу разошлись и в конце концов обрели свою обычную непринужденность и живость. Когда они исполняли какое-нибудь сочинение Молодого, они с особым чувством произносили сентиментальные слова песни, а Болас от волнения порой сбивался с тона и умолкал. Чунга поднесла им по стаканчику. Она тоже выглядела взволнованной и не держалась с обычной, слегка вызывающей самоуверенностью, а ходила на цыпочках, съежив плечи и ни на кого не глядя, словно испуганная или смущенная. Сеньора, спускается доктор Севальос. Болас и Молодой перестали играть, девицы встали, Чунга и Дикарка побежали к лестнице.

— Я сделал ему укол, — сказал доктор Севальос, вытирая лоб носовым платком. — Но не надо слишком тешить себя надеждами. Отец Гарсиа остался с ним. Это ему и нужно теперь, молитесь за его душу. Он облизнул губы: Чунга, ужасно хочется пить, наверху так жарко. Чунга пошла в бар и возвратилась со стаканом пива. Доктор Севальос сел за столик вместе с Молодым, Боласом и Дикаркой. Девицы вернулись на свое место и снова принялись шушукаться.

— Такова жизнь, — сказал доктор Севальос. Он выпил, вздохнул и на минуту прикрыл глаза. — До всех нас когда-нибудь дойдет черед. До меня куда раньше, чем до вас.

— Он очень страдает? — сказал Болас каким-то пьяным голосом, хотя ни его взгляд, ни его жесты не выдавали опьянения.

— Нет, для того я и сделал ему укол, — сказал доктор. — Он без сознания. Иногда он на несколько секунд приходит в себя, но не чувствует никакой боли.

— Они играли ему, — проговорила Чунга тоже изменившимся голосом, мигая глазами. — Мы подумали, что ему это будет приятно.

— Из комнаты не было слышно, — сказал доктор. — Но я туговат на ухо, может быть, Ансельмо и слышал. Хотелось бы мне знать, сколько ему в точности лет. Наверняка больше восьмидесяти. Он старше меня, а мне уже за семьдесят. Налей мне еще стаканчик, Чунга.

Разговор оборвался, и они долго сидели молча. Чунга время от времени поднималась, шла к стойке и приносила пива или писко.