— Не горюй, Фусия, — бормочет он. — Я приеду в будущем году, хоть мне это и очень трудно, честное слово, приеду. Я привезу тебе чего-нибудь мяконького. Ты приуныл из-за того, что я рассказал тебе про Лалиту? Вспомнил былые времена? Такова жизнь, приятель, другим еще хуже пришлось, подумай о Ньевесе.

Старик бормочет и пятится, и вот он уже на тропинке. В колдобинах скапливаются лужи, и воздух наполняет дыхание растений, густой запах соков, смол и прорастающих семян. Над землей поднимаются — пока еще легкой пеленой — теплые испарения. Старик все пятится, и наконец комок кровоточащей плоти скрывается за папоротником. Акилино поворачивается и, бормоча — он приедет на будущий год, Фусия, не надо унывать, -бежит к хижинам. А дождь уже льет как из ведра.

— Одну минуту, — сказал отец Гарсиа, прокашливаясь и протирая глаза. — Мне надо одеться.

Он скрылся в глубине дома, а Дикарка сделала шоферу такси знак, чтобы он подождал. Вокруг фонарей на пустынном сквере Мерино, шоркая, кружили мотыльки, небо было высокое и звездное, на проспекте Санчеса Серро уже грохотали первые грузовики и ночные автобусы. Дикарка стояла на шоссе, пока из дома не вышел отец Гарсиа в надвинутой до бровей панаме, кутая лицо в широкий серый шарф. Они сели в такси, и машина тронулась.

— Побыстрее, шеф, — сказала Дикарка. — На полную скорость, шеф.

— Это далеко? — сказал отец Гарсиа и протяжно зевнул,

— Не очень, отец, — сказала Дикарка. — У Клуба Грау.

Тогда зачем же ты приехала сюда? — проворчал отец Гарсиа. — Зачем же существует приход Буэнос-Айрес? Почему тебе понадобилось разбудить меня, а не отца Рубио?

Кабачок «Три звезды» был закрыт, но в окнах горел свет. Сеньора хочет, чтобы приехал он, отец. На углу стояли, обнявшись, трое мужчин и что-то напевали, а еще один, чуть поодаль, мочился, приткнувшись к стене. Перегруженный ящиками грузовик ехал по середине улицы, и шофер такси, сигналя клаксоном и фарами, тщетно просил дать ему дорогу. Вдруг панама приблизилась к самому рту Дикарки — какая сеньора дверь открылась, и тусклый свет, пробивавшийся сквозь пелену табачного дыма, упал на дряхлое лицо отца Гарсиа и болтавшийся у него на шее шарф. Сопровождаемый Дикаркой, он вошел в помещение. Доброго здоровья, отец, послышались у стойки два мужских голоса, но он не ответил на приветствие, а почтительного шепота, который поднялся за двумя столиками в углу зала, быть может, и не расслышал. Он, насупившись, остановился напротив танцевальной площадки, а когда перед ним выросла безликая фигура, поспешно пробормотал — где он? — и Чунга, было протянувшая ему руку, отвела ее и показала на лестницу: там, пусть его проводят. Дикарка взяла его под руку — она проведет его, отец. Они прошли через зал, поднялись на второй этаж, и в коридоре отец Гарсиа рывком высвободил руку. Дикарка тихонько постучала в одну из четырех одинаковых дверей и открыла ее. Посторонившись, она пропустила в комнату отца Гарсиа, закрыла за ним дверь и вернулась в зал.

— Холодно на улице? — сказал Болас. — Ты дрожишь.

— Выпейте-ка, — сказал Молодой Алехандро, подавая ей стакан.