— Сам пшел! — огрызнулся Грей. — Улицы жалко?
— Ах ты, поганец! — удивился охранник. — Слышь, оборотень, я ща живодерку вызову!
— Что так — живодерку-то? — Грей пригнулся, сморщил нос и показал клыки так подробно, как только губа задралась. — Самому слабо? Ну давай! Давай, врежь — но имей в виду: я — бешеный!
Охранник сплюнул под ноги. Грей учуял запах его раздражения — и слабенький душок неуверенности, почти страха. Связываться ему неохота, ну-ну…
— Хочу тут сидеть — и буду, — хмуро буркнул Грей, чуточку снижая тон. — Никакой ты мне не командир, лучше отцепись.
Охранник замахнулся, Грей отпрянул и лязгнул зубами. Получилось довольно выразительно.
— Развелось тут! — рыкнул охранник с отвращением и ушел в тепло.
Звонить пошел, подумал Грей. В живодерку звонить. Приедут — застрелят. Но он меня все равно испугался. Трус несчастный!
Он вздохнул, съежился и побрел прочь. Идти на двух ногах было гораздо тяжелее и холоднее, чем трусить на четырех, и пришлось снова перекинуться. Прохожие шарахнулись в стороны: «У-у, зеленая кровь — спецкоманды на вас нет! Расплодилось тварей…» — Грей коротко злобно гавкнул в ответ.
Он протрусил мимо кафешки, от которой тянуло теплыми пирожками, потом — мимо ларька, от которого совершенно нестерпимо пахло колбасой. Проглотил слюну и невольно облизнулся — а носу и так было холодно. Лил ледяной дождь, асфальт заливала ледяная вода, лапы онемели, но не было сил выбирать дорогу. Люди уже давно должны были выключить воду с неба. Это нечестно.
Он отследил глазами даму, которая несла в сумке сосиски. Некоторое время шел за ней, потом отстал. Где берут еду? Бродяге уже давно дали бы кусочек — он обаятельный; на Грея только замахиваются: «А ну пшел вон, образина!» Ну и пусть. Просить унизительно. Он не умеет просить. Он не умеет нравиться. В конце концов, он просто не создан для того, чтобы им нравиться.
А мама говорила: «Людям верить нельзя. Люди — отрава. Они только и ждут, как бы сделать вам больно или украсть что-нибудь у вашего Хозяина. Ничего у них не берите, близко не подпускайте и очень тщательно нюхайте — от кого несет падалью, тот хуже всех». От кого несет падалью…
Вон от того, к примеру, несет — который вышел из машины и прется к входу в ресторан. Жрать пошел, злобно подумал Грей. Будет жрать, пока брюхо не треснет — а кому-нибудь голодному не даст ни кусочка. От обиды даже слезы на глаза навернулись. Из дверей ресторана несло теплом и едой — но Грей не стал останавливаться.
Он пробрел мимо зеркальной витрины, искоса взглянув на себя. Из стекла ответил мрачным взглядом мокрый, худущий, облезлый, долговязый щенок-подросток: морда осунулась, уши болтаются, полуголый живот такой раздутый, будто Грей съел целую кастрюлю супа — зато ребра выпирают сквозь скудную шерсть. Ужасная дворняга, так люди говорят. И по виду похоже, будто злой.
А он и есть злой. Он рано повзрослел.
С Бродягой встретились около входа в метро. Там было так тепло, что Грей даже стал дышать посвободнее; сухим теплом тянуло из-за тяжелых дверей и из вентиляционных решеток. Около такой решетки и остановились поболтать; в Старшей Ипостаси удалось даже прошмыгнуть в холл метрополитена, к билетным кассам. Контролерша покосилась на лохматых грязных пацанят, которые тщательно обнюхивали друг другу носы, уши и уголки губ, сморщилась — но ничего не сказала.
Бродяга улыбнулся. Его зубы блестели на темном лице, как кусочки сахара. Некоторые милы даже в таком виде, подумал Грей и натянуто усмехнулся в ответ.
— Наши сейчас на трамвайном кольце тусят, — сказал Бродяга. |