— По‑видимому, мне запрещено здесь ходить! Великое небо! Мне запрещено — очень странно! — он хрипло расхохотался и изверг ноток ругательств. Такого сквернословия адвокат не слышал за всю свою жизнь.

— Прошу извинить меня, — неожиданно проговорил незнакомец и замолчал так же неожиданно, как и заговорил.

— Если не ошибаюсь, вы человек общества? В таком случае вам будет понятно, что творится с джентльменом, когда его постигает огорчение…

Он пошарил в жилетном кармане и, вытащив монокль в черной оправе, вставил его в глаз. В этой человеческой развалине было что-,то, вызывавшее в адвокате совершенно непроизвольное и необъяснимое отвращение.

— Проход воспрещен, милосердное небо! — в голосе его звучала злоба. — Боже! Если бы это было в моей власти, я кое‑кому перерезал бы глотку и выколол глаза раскаленной иглой… раскаленной иглой… Я бы заживо сварил их, заживо!..

Адвокат, не проронивший пока ни слова, больше не мог сдерживать себя.

— Что вам угодно? — заговорил он. — Вы находитесь в частных владениях и постарайтесь поскорее убраться отсюда.

Незнакомец удивленно посмотрел на него и расхохотался.

— Проход воспрещен, — ухмыльнулся он. — Воспрещен! Ну что ж, — ваш покорный слуга, сэр! — он сорвал со своей головы котелок, взмахнул им и снова углубился в заросли. Адвокат успел заметить, что незнакомец совершенно лыс.

Первой мыслью Китсона было последовать за незнакомцем, потому что тот пошел в противоположном от границы имения направлении. Но Китсон помнил о важности возложенного на него поручения и поспешил к аптекарю. На обратном пути он огляделся по сторонам, но незнакомца не было. Адвокат задумался над тем, кем мог бы быть этот повстречавшийся ему человек. «Какой‑нибудь опустившийся субъект, — решил он, — сохранивший воспоминание о прежней, лучшей жизни и обозленный на всех людей».

Китсон отсутствовал около часа. Когда он появился у больного, врач по‑прежнему сидел у окна.

— Как он? — спросил адвокат и передал ему лекарства.

— Все так же. У него был припадок. Вы принесли стрихнин? Вы даже не представляете, как я вам благодарен.

— Скажите откровенно, доктор, есть надежда на благоприятный исход?

Доктор Гардинг пожал плечами.

— По совести говоря, я не надеюсь, что он придет в сознание.

— Боже!

Слова врача ужаснули Китсона. В своем неведении он предполагал, что до печального конца пройдут недели, быть может, месяцы.

— Не придет в сознание? — повторил он и прошел в комнату, где умирал его друг. Врач последовал за ним.

Джон Миллинборн лежал на спине. Глаза были закрыты, лицо мертвенно бледно. Большие руки покоились на шее, рубашка разорвана на груди. Оба окна в комнате были раскрыты, и легкий ветерок колыхал занавески. Адвокат встал у изголовья, глаза его наполнились слезами, и он положил руку на пылающую голову друга.

— Джон, Джон, — прошептал он и отошел к окну. Перед ним была мирная красивая картина. Над зеленеющими полями по направлению к морю летел аэроплан. Вдали на лугу белели стада. На клумбах перед окном благоухали красные, золотистые и белые цветы.

Китсон подумал о девушке — о той, которая находилась в родстве с Миллинборном и о которой никто, кроме него, не знал. Какое применение найдет она миллионам, которые ей суждено унаследовать?

Он вспомнил о странной встрече в роще. Первым его желанием было рассказать об этом врачу, но он передумал. Он осмотрел спальню больного. Ничто не изменилось за время его отсутствия. Джон Миллинборн по‑прежнему был без сознания.

— Джим! Джим! — вдруг услышал он голос Джона Миллинборна… Китсон стремительно бросился к другу

Врач тоже бросился к умирающему.