Пассажиры начинают роптать. Помахав ему рукой, она уходит.

Вторая женщина задерживается. Она обращается к Ормусу застенчиво, но решительно: господин Кама, извините за бесцеремонность, но вы позволите задать вам пару личных вопросов?

Она представляется как бывшая учительница молодой девушки из София-колледжа. Моя самая талантливая ученица, говорит она, это так досадно. Такой экспрессивный ребенок, вы просто не представляете. Но у девочки проблемы с психикой, какая трагедия, это просто сводит меня с ума… Она говорит, что везет свою протеже в Лондон, походить по музеям и театрам. Такое сильное творческое начало в этом ребенке, вздыхает она, но, увы, она живет фантазиями.

Набравшись смелости, она задает вопрос: господин Кама, она была на вашем выступлении и теперь только о вас и говорит. Но ее любовная история… Для меня важно кое-что выяснить. Вы были знакомы с ней там, дома? На нашей родине?

Она говорит так, словно ее Бомбей, ее Индия как-то отличаются от моих, думает Ормус, но вслух этого не произносит. Возможно, она была на том выступлении, отвечает он, но ее лицо мне совершенно незнакомо.

Такое случается, говорит он леди в сари. Он только начал карьеру, он только слабенькая лампочка на фоне ослепительных огней настоящей славы, но даже у него это не первый подобный случай. Была еще русская девушка, дочь аккредитованного в Бомбее чиновника русского консульства. Она прислала ему семнадцать пронумерованных писем, написанных по-английски, и в каждом было по стихотворению на русском языке. Каждый день по письму, а на восемнадцатый день стихотворения не оказалось, наступило грустное прозрение. Я поняла, что ты не любишь меня, поэтому мои девственные порывы я буду посылать отныне великому поэту А. Вознесенскому.  В самолете, следующем в Лондон, одетая в сари учительница понимающе кивает; мне просто надо было это выяснить. Я не знала, что думать. Такая одержимость! С таким обилием подробностей, что я засомневалась: может быть, за этими фантазиями что-то стоит, но, разумеется, это не так. Не сердитесь. Вы, должно быть, в бешенстве. Просто пожалейте ее. Когда такое одаренное дитя не в себе, это потеря для всех, не правда ли? Впрочем, не обращайте внимания, к вам это не имеет отношения. Мы не вашего круга. И все равно — большое вам спасибо.

Ормус задерживает ее, чтобы в свою очередь задать вопросы.

Учительница отвечает уклончиво. Да, к сожалению, это продолжается уже довольно долго, подтверждает она. Из ее слов явствует, что у вас любовное гнездышко в Ворли, что, разумеется, неправда. И она утверждает, что вы хотите жениться на ней, но она не хочет связывать себя никакими узами, несмотря на то что между вами существует гораздо более глубокая связь, непостижимая для обычных людей, это брак на мифологическом уровне, и когда вы умрете, то обретете покой среди звезд, и тому подобное. Но, конечно, вас все это не касается, она оказалась в вашей сумеречной зоне, которая стала для нее более реальной, чем ее собственная. Но она не реальна. Я хочу сказать, что она реальна для вас, но не для нее.

Опять-таки, как странно она это формулирует. Здесь какая-то тайна.

Она сочиняет стихи, продолжает учительница, пишет картины, знает все слова ваших песен. Ее комната стала храмом вашей несуществующей любви. При этом следует учесть, картины хороши, стихи тоже отмечены талантом, у нее сильный голос, который может звучать обворожительно. Может быть, как-то после своего выступления вы бросили ей ласковое слово. Может быть, вы улыбнулись ей и коснулись ее руки. А когда мы садились в самолет, вы сказали: добро пожаловать на «Мэйфлауэр». Это было опрометчиво, лучше бы вы не говорили этих слов. И этот самолет называется не «Мэйфлауэр».