Когда сэр Дарий Ксеркс Кама вернулся из сломившей его дух поездки в Англию, дворецкий Гив учинил ему допрос об этой стране. Он слышал о ней всякий вздор, слишком абсурдный, чтобы это могло быть правдой, но хотел, чтобы сэр Дарий подтвердил, что это ложь: «Говорят, сэр, что в Великобритании, если у человека нет работы, правительство платит ему деньги. Если у него нет дома, государство дает ему настоящее жилье, не какой-нибудь навес-джопадпатти  посреди улицы, а прочное строение. Если он или его семья заболеет, государство платит за лечение в больнице. Если он не может послать своих детей в школу, государство делает это бесплатно. А когда он становится старым и ни на что не годным, государство платит ему просто так каждую неделю наличными до конца его дней».

Сама мысль, что государство может вести себя подобным образом, казалось, оскорбляла представление Гива о естественном устройстве мира. Когда сэр Дарий в общем и целом подтвердил правдивость этих утверждений, дворецкий Гив не мог в это поверить. Лишившись на мгновение дара речи, он ударил себя по лбу, покачал головой, а затем спросил: «Если это так, могут ли люди быть несчастными в этой стране? »

Как можно быть несчастным в этом привилегированном уголке земного шара? Ну хорошо, война, соглашается Ормус. Но может ли это всегда служить оправданием? Неужели из-за этого люди должны пустить свою жизнь под откос и называть это миром? Неужели из-за этого люди могут перерезать все связующие вселенную нити — «внемли, что за раздор пойдет[149]», — и называть это свободой?

Его ужас, дурные предчувствия, ожидание Судного дня и неминуемой гибели — трещины в мироздании, бездны, четыре всадника, весь анахронизм аппарата тысячелетней Эсхатологии — усугубляются осознанием его непрошеного дара предвидения, его способности просверливать отверстия из одной реальности в другую, ту, которой он противится, хотя она и притягивает его; переход в нее — он знает это — будет почти сумасшествием. Не это ли его провидческое безумие, которого он в себе боится больше всего, наиболее созвучно тому новому миру, в котором он оказался?

Она приходит к нему под утро, ложится рядом, как ни в чем не бывало, без каких-либо эмоций, явно под действием какого-то наркотика. Их секс в часы после холодного рассвета, полные несвежего дыхания, с красными глазами, неубедителен, короток, лишен чувства; бессмысленная фрикция тел, словно пустая обязанность. Как конец секса: последнее сухое соитие супругов-стариков. Обессиленные, они засыпают. Через две недели он вернется на корабль, и если здесь будет спать кто-то другой, Она, возможно, так же, не просыпаясь, придет и к нему.

В небе над ними майор Эд Уайт[150] плывет в открытом космосе. Он вышел за рамки. В течение четырнадцати минут он — полный аутсайдер, единственное способное к ощущениям живое существо, висящее над Землей, за пределами космического корабля «Джемини-4». Его космический близнец, напарник-астронавт, едва сумел уговорить пребывающего в экстазе Эда вернуться обратно на корабль.

По телевизору показывают коня по кличке Мистер Эд[151], и в сознании засыпающего Ормуса Камы эти двое сливаются в одно. Первый кентавр в космосе. Или Пегас, последний из крылатых коней, вернувшийся в наше постклассическое время всеобщего разложения.

Она ведет его в клуб «НЛО», где люди могут удовлетворить свою потребность веры в иных, нежели майор Эд и даже Мистер Эд, космических существ.