Грязные, заплетенные в косички волосы были измазаны в пыли и крови. Под правым глазом наливался синяк, губа — разбита, во рту не хватало пары зубов. За спиной задержанного стоял, поигрывая резиновой дубинкой, Грачев.

Ну конечно, Грач успел порезвиться, пока вел задержанного на допрос. Сержант вообще такое дело любил и умел доводить человека до нужной кондиции, а тут еще представился случай свести счеты за порванную щеку. Хотя, следовало признать, задержанный сломленным пока не выглядел. Испуганным тоже. Вот озлобленным — это да.

Впрочем, сломать можно любого: Ханучаев это хорошо знал. Вопрос только во времени.

— Ну че, Хан, психов, нах-х, полная палата, да?! — осклабился Грачев. Он больше не морщился и не трогал ежеминутно пластырь на щеке, но злость свою еще не излил. — А этот вот — вишь, самый буйный.

Резиновая дубинка смачно шлепнула задержанного по шее. Тот покачнулся, дернулся в наручниках. Зашипел змеей, попытался вскочить. Едва не упал, но был подхвачен бдительным сержантом и впихнут обратно на стул.

— Хватит! — поморщился Ханучаев. — Его допросить надо, а не замочить.

— Хан! Да он жи ж меня…

— Пасть заткни, Грач!

Ханучаев еще раз покосился на клетку, вздохнул. Оно, конечно, непорядок — допрашивать задержанного на виду у сокамерников. В идеале следовало бы разделить камеру и комнату для допросов, но КПМ — не райотдел. Тесная бетонная коробка, поставленная на въезде в город, — не резиновая. Вот и приходится извращаться, совмещать…

Лейтенант уставился на человека, сидевшего напротив:

— Ну, чего? Будем говорить?

Задержанный говорить не желал. Или не понимал, о чем его спрашивают. Только шумно дышал сквозь зубы.

— Ты того, Хан… по-калмыцки его, по-калмыцки, — снова влез Грачев. — Может, че поймет, падла!

— Не гунди над ухом, сам разберусь.

Ханучаев оперся локтями об исцарапанную столешницу.

— Ты кто? — спросил он по-калмыцки. — Ты меня понимаешь? Отвечай!

И задержанного словно прорвало.

* * *

Харагуульный нукер заговорил иначе. Это была уже не русинская речь. Говор походил скорее на ойратское наречие. Правда, странное какое-то, не очень понятное. И все же Далаан, общавшийся в ханских туменах с воинами разных племен, различил три знакомых слова: «ты», «понимать», «отвечать».

Дэлгэр, видимо, тоже понял обращенные к нему слова. И не задержался с ответом.

— Как смеешь ты, презренный сын степной собаки, так обращаться с нойоном, послом и воином Великого хана?! — прорычал юзбаши.

Далаан восхищался стойкостью сотника. В глазах скованного и избитого Дэлгэра не было страха, в его словах звенела ярость.

— Понимаете ли вы, несчастные и неразумные, что, поднимая руку на меня и моих людей, вы тем самым бросаете вызов самому Потрясателю Вселенной?! Осознаете ли, что обрекаете на смерть не только себя, но и весь свой род?

Русин, сидевший напротив Дэлгэра, морщил лоб и вслушивался в слова сотника. Потом снова заговорил сам. На этот раз — медленнее и четче, как разговаривают с малыми детьми. Речь его стала понятнее. Кажется, русин спрашивал, кем является Дэлгэр и люди, которых он привел, и откуда они прибыли. Еще харагуульный страж просил говорить не так быстро.

Видимо, этот русин служил тайлбарлагчем-переводчиком при дорожной заставы, — решил Далаан. И пусть толмач из него был никудышный, но все-таки… Появилась возможность договориться. Хотя бы сейчас.

— Я и мои воины служим избраннику Неба и Великому хану, стоящему над всеми монгольскими племенами! — громко и отчетливо произнес Дэлгэр.