Русин, почувствовав чужие зубы на своей шее, запаниковал, задергался. Но Дэлгэр уже сжал челюсти.

— «Сними-его-хан-сними-и-и!» — Далаану показалось, будто перепуганный русин взывает к какому-то хану. А впрочем, вряд ли: никаких ханов на харагууле не было. Здесь были только разбойники-нукеры.

На пару мгновений харагуульный толмач замер с раскрытым ртом. Видимо, случившееся ошеломило его не меньше, чем нукера, глотку которого грыз Дэлгэр.

— «Сними — и-и-на-а-х-мля-а-с-меня-а!»

Но второй русин все же быстро пришел в себя.

Перемахнул через стол. Прыгнул к Дэлгэру.

* * *

Автомата у Ханучаева не было. Дубинки — тоже. А ремень грачевского АКСУ — намотан на грачевскую же руку. И калаш — придавлен копошащимися телами. И дубинка Грача — где-то под столом. И некогда ее искать: счет идет на секунды.

Сержант извивался всем телом, визжал и пытался спихнуть с себя рычащего психа в доспехах. Увы, безрезультатно. Псих, вцепившийся зубами в шею Грача, висел на нем, как волк на медведе.

Кулаки Грачева колотили по чешуйчатой броне. Пальцы отчаянно царапали края плотно подогнанных панцирных пластин, но Грач лишь обдирал себе ногти.

Ханучаев слышал глухое звериное рычание и отчетливо видел крепкие желтые зубы, жамкающие воротник и кожу.

И — кровь. Кровь с разбитого лица монгола мешалась с кровью милиционера.

До артерии нападавший пока не добрался, но очень старался и скоро… совсем скоро…

«Загрызет ведь, нах-х!» — пронеслось в голове Ханучаева.

Он словно смотрел ужастик про вампиров. Нет, не смотрел — принимал в нем живейшее участие.

— Ё-о-оп-на-а-ах-х-ля-а-а! — орал в голос Грачев. Пока еще не хрипел, пока — орал.

— Отцепился, сука! — рявкнул Ханучаев, пытаясь стащить с сержанта озверевшего маньяка. — Живо!

Какое там! Тот держался мертвой хваткой и не думал разжимать зубов. Грачев вопил от боли и ужаса. Больше, наверное, от ужаса.

Ханучаев потянулся к кобуре…

— Назад!

Судорожно расстегнул ее.

— Мозги повышибаю, нах-х!

Его не слушали или не слышали. Или просто не понимали.

Ханучаев что было сил наподдал монгола ногой. Целя, по привычке, в правый бок, в печень. Без толку! Панцирь!

Он выматерился, рванул из кобуры пистолет. Передергивая затвор макара, пнул еще раз — в голову.

Удар не удался. Берц соскользнул. Голова психа дернулась в сторону. Зубы не разжались. Дико взвыл Грач. Кровь из его шеи потекла сильнее.

Ханучаев нагнулся. Нанес еще один удар. На этот раз — рукоятью пистолета. И снова — мимо, вскользь: псих мотал головой, разрывая жертве горло, а сам словно не чувствовал боли. Макар лишь содрал кусок скальпа.

Грачев сорвался на хрип. Больше медлить было нельзя. Ханучаев навалился на маньяка, ощущая острый запах крови и немытого тела.

Ствол — к виску. Он ткнул оружием с таким расчетом, чтоб пуля не задела Грача. Левой рукой машинально прикрыл лицо.

Палец вдавил спусковой крючок.

Бу-у-ухум-хум!

Выстрел в замкнутом пространстве громыхнул разорвавшейся бомбой. Череп задержанного лопнул, будто надувной шарик. Горячее, слизкое и липкое шмякнуло в левую ладонь, размазалось по растопыренным пальцам. Густая жижа попала и на лицо. Запах порохового дыма, крови и еще какой-то пакости вмиг забил все прочие запахи.

Задержанный дернулся в агонии. Соскользнул с сержанта.

Грачев, с ног до головы перепачканный своей и чужой кровью, отпихнул мертвеца и сам торопливо отполз в сторону. Весь пол был заляпан красными пятнами и желтоватой слизью. Из погрызенной шеи сержанта текло. Несильно, впрочем: сонную артерию псих в доспехах перекусить не успел.