|
Муж, мертвецки пьяный, плевал, хихикал и мычал, что этой стерве не слишком много будет и их обоих. Пробило десять часов, и начался бал. Через дверь, открывшуюся в ригу, виднелись четыре ярко пылавшие лампы, подвешенные на проволоке к балкам. Кузнец Клу играл на тромбоне, племянник веревочного мастера из Базош ле Дуайен – на скрипке. Вход был свободный, но за каждый танец с посетителей брали по два су. Утрамбованный пол риги был только что полит водой, чтобы не было пыли. Когда инструменты замолкали, снаружи доносились сухие и равномерные звуки стрельбы в тире. Дорога, обычно погруженная в темноту, была озарена огнями двух других бараков: лавка игрушек сверкала позолотой, а лотерея была застеклена и обтянута красной материей, как часовня. – А вот и дочурка! – воскликнул Иисус Христос, и глаза его увлажнились. Пигалица входила в танцевальный зал в сопровождении Дельфена и Ненесса. Отец, казалось, нисколько не был удивлен ее приходом хотя сам запер ее на замок. Кроме красного банта, ярким пятном выделявшегося у нее на голове, она украсила себя ожерельем из фальшивых кораллов: это были бусы из сургуча, блестевшие на ее смуглой коже, как капли крови. Все трое, устав бродить вокруг бараков, явились с одурелым видом, так как объелись сластями. Дельфен был в простой блузе, без фуражки и выглядел маленьким, круглоголовым, косматым дикарем, который чувствует себя хорошо только на вольном воздухе. Ненесс, уже испытывавший потребность в городском изяществе, оделся в купленный у Ламбурдье готовый костюм, представлявший собою образец изготовляемого на скорую руку низкосортного парижского производства. Он носил котелок, выражая этим ненависть и презрение к родной деревне. – Дочурка! – позвал Иисус Христос. – Дочурка, поди ка попробуй этого. Ну, как? Важнецкая штука? Он дал ей выпить из своего стакана, а старуха Бекю в это время строго допрашивала Дельфена: – Куда ты дел картуз? – Потерял. – Потерял!.. А вот подойди, я тебе отхлещу! Но Бекю вмешался, посмеиваясь при воспоминании о ранних похождениях сына. – Брось его! Растет… Так вы, сопляки, вместе кутите? Ах, прохвост! Ах, прохвост! – Ступайте, веселитесь, – отечески закончил Иисус Христос, – и будьте умниками. – Они пьяны, как свиньи, – с отвращением заметил Ненесс, возвращаясь на бал. Пигалица рассмеялась: – Еще бы! Я на это и рассчитывала… Поэтому они и ласковы. Бал становился оживленнее. Тромбон Клу покрывал все звуки, заглушая визжание скрипки. Земля, слишком обильно политая, превращалась под тяжелыми сапогами в грязь. Вскоре от развевающихся юбок, промокших курток и корсажей, потемневших под мышками от пота, стал распространяться тяжелый запах козла, усиливаемый вонью коптящих ламп. Между двумя кадрилями зал заволновался, так как вошла дочь Макронов, Берта, в фуляровом платье, сшитом в подражание тем, которые дочери сборщика податей в Клуа надевали в день св. Лубена. Что же случилось? Родители разрешили ей прийти, или она улизнула тайком? Все обратили внимание, что она танцевала исключительно с сыном тележного мастера, встречи с которым были запрещены ей отцом, потому что и тут имела место семейная вражда. По этому поводу стали шутить: видно, получать удовольствие в одиночку, расстраивая себе здоровье, ей надоело. Иисус Христос, несмотря на свое опьянение, заметил противного Леке, который стоял в дверях и смотрел, как Берта пляшет в обнимку со своим кавалером. Наконец он не вытерпел: – А что же вы не пригласите свою возлюбленную, господин Леке? – Кто же это моя возлюбленная? – спросил учитель, позеленев от притока желчи. – А вот те хорошенькие прищуренные глазки! Леке, обозленный тем, что его симпатия отгадана, повернулся спиной и продолжал стоять неподвижно, не говоря ни слова, в сознании своего превосходства над всеми этими людьми. |
