|
Это был рослый малый, лет тридцати восьми, не больше, с коротко подстриженными волосами и бородкой, одетый тщательно, но без претензий. У него были резкие, холодные манеры, отрывистый, властный голос, и все в нем говорило о привычке командовать, держать в повиновении тысячу двести рабочих своего завода. Казалось, что и с мужиками он решил не церемониться. Селина и Берта бросились к нему навстречу; последняя устремила на гостя свой ясный, дерзкий взгляд под помятыми веками. – Войдите, пожалуйста, сударь, окажите нам эту честь. Но «сударь» сразу раскусил, с кем имеет дело, взвесил, разобрал, оценил ее с одного взгляда. Он вошел, но присесть отказался. – Это наши друзья, члены совета, – сказал Макрон, придя в себя. – Они очень рады познакомиться с вами, не правда ли, господа, очень рады? Делом, Клу и все остальные встали, смущенные суровой осанкой г на Рошфонтена. В глубоком молчании они выслушали то, что он соблаговолил им сообщить, его теории, которые разделял сам император, а в особенности его прогрессивные идеи; им он был обязан тем, что снискал благосклонное к себе отношение администрации, отказавшей в своем расположении прежнему кандидату, стороннику устарелых взглядов. Затем он обещал шоссейные дороги, железные дороги, каналы – да, канал через всю Бос, чтобы утолить наконец жажду, которая томила ее в течение столетий. Ошеломленные крестьяне только рты разевали. Что он толкует? Вода на полях в это время года! Он продолжал свою речь и закончил ее, угрожая карами властей и немилостью природы тем, кто вздумает голосовать не так, как нужно. Все переглядывались. Этот пробирает, с ним ссориться не следует! – Без сомнения, без сомнения, – повторял Макрон после каждой фразы кандидата, слегка обеспокоенный, однако, его суровостью. Бекю, энергично кивая головой, одобрял этот военный тон. Старик Фуан вытаращил глаза, как будто хотел сказать, что вот это настоящий человек. Сам Леке, обыкновенно такой бесстрастный, покраснел, как рак, – от удовольствия или от гнева, неизвестно. Только обе канальи, Иисус Христос и его приятель Пушка, выражали глубочайшее презрение, причем они держались настолько высокомерно, что считали достаточным посмеиваться и пожимать плечами. Кончив свою речь, г н Рошфонтен направился к двери. Помощник в отчаянии завопил: – Как, сударь! Неужели вы не окажете нам чести выкушать стаканчик? – Нет, благодарю, я и так уж запоздал… Меня ждут в Маньоле, в Базош, в двадцати местах. До свидания! Берта даже не пошла его проводить и, вернувшись в лавку, сказала Франсуазе: – Вот невежа! Нет, я за старого депутата! Едва только г н Рошфонтен уселся в ландо, как щелканье бича заставило его повернуть голову. Это приехал Урдекен в своем скромном кабриолете. С ним был Жан, правивший лошадью. Фермер узнал о приезде заводчика в Ронь совершенно случайно, от одного из своих работников, которому ландо кандидата повстречалось на дороге, и он явился посмотреть опасности в лицо. Он был тем более встревожен, что уже целую неделю тщетно пытался вызвать г на де Шедвиля, без сомнения, прилипшего к какой нибудь юбке, – быть может, к хорошенькой супруге пристава. – Ба! Это вы! – крикнул он весело г ну Рошфонтену. – Я и не знал, что вы уже начали кампанию. Экипажи поравнялись. Ни тот, ни другой не сходя на землю, обменялись рукопожатием и поговорили несколько минут. Они были знакомы, так как встречались за завтраком у шатоденского мэра. – Стало быть, вы против меня? – внезапно спросил г н Рошфонтен со свойственной ему резкостью. Урдекен, ввиду своего официального положения мэра, не хотел действовать слишком открыто. Он на минуту смутился, видя, что у этого черта хорошая агентура. Но он тоже умел постоять за себя и ответил весело, чтобы придать разговору дружеский оборот: – Я не против кого бы то ни было, я за самого себя… Я за того, кто будет защищать мои интересы. |
