|
Здоровая рука, которой он действовал до сих пор, теперь тоже отнялась, и жене приходилось вкладывать ему в рот его трубку. Спустя неделю т н Финэ был весьма удивлен, увидев Фуана уже на ногах. Старик еще покачивался, но упорно стремился ходить. По его словам, тот, кто этого не хочет, не умирает. Бюто ухмылялся за спиной у врача: он выбрасывал все его рецепты, начиная со второго, объявив, что самое верное лечение – дать болезни самой съесть себя. Однако в базарный день, не выдержав характера, Лиза принесла из аптеки прописанную накануне микстуру, и когда в понедельник доктор зашел в последний раз, Бюто сообщил ему, что старику опять чуть не сделалось хуже. – Не знаю, чего они там набухали в ваш пузырек, только старика то скрутило. В тот вечер Фуан решил заговорить. С тех пор, как старик встал на ноги, он с озабоченным видом бродил по дому, в голове его была какая то пустота, и он не мог вспомнить, куда же он девал свои бумаги. Он всюду заглядывал, везде рылся, отчаянно напрягая память. Потом какое то смутное воспоминание мелькнуло у него: быть может, он их не спрятал, а они остались лежать на полу? А и то сказать: вдруг он ошибается? Вдруг никто не брал их? Неужели он сам заговорит о них, признается в существовании денег, которые накопил с таким трудом и скрывал с такой тщательностью? Еще два дня боролся он с собой: с одной стороны, его терзало бешенство, вызванное внезапной пропажей, с другой стороны, его мучила необходимость молчать. Однако память его постепенно прояснялась; он вспомнил, что в утро того дня, когда с ним случился припадок, он положил сверток на пол, собираясь спрятать его в щель балки на потолке – эту щель он приметил, лежа на кровати кверху лицом. Ограбленный, страдающий, он не выдержал и все выдал. Семья поужинала. Лиза убирала тарелки. Бюто, наблюдавший за отцом со дня его выздоровления, покачиваясь на стуле и усмехаясь про себя, ждал развязки: он видел, что она неминуема, – слишком уж старик был возбужден и расстроен. И действительно, Фуан, обходивший неверными шагами комнату, вдруг остановился перед сыном. – Где бумаги? – спросил он сдавленным голосом. Бюто заморгал с видом глубокого удивления, будто не понимая, о чем идет речь. – Что такое?.. Бумаги?.. Какие бумаги?.. – Мои деньги! – выпрямившись во весь свой высокий рост, прогремел старик. – Ваши деньги?.. Так у вас, оказывается, есть деньги? А вы то клялись, что мы вам стоили слишком дорого, что у вас не осталось ни гроша… Ах, хитрец этакий, так у вас есть деньги? Он продолжал покачиваться, усмехаясь от удовольствия, он торжествовал, гордый своим нюхом: ведь он первый почуял когда то сокровище отца. Фуан дрожал всем телом. – Отдай мне их! – Отдать их? Да у меня они, что ли? Почем я знаю, где они, ваши деньги? – Ты украл их у меня, отдавай их, не то я вырву их у тебя силой, будь ты трижды проклят! И, несмотря на свои годы, старик схватил сына за плечи и начал трясти его. Но тот, встав с места, тоже схватил отца и грубо проревел ему в лицо: – Да, они у меня, и у меня останутся… Останутся! Слышите вы, старый хрыч, выживший из ума! Да и пора было взять их у вас, бумаги то, – ведь вы их разорвать собирались! Верно, Лиза, он начал рвать их? – Начал, провались я на месте, если лгу, – подтвердила Лиза. – Чего уж тут, если человек не понимает, что делает! Слова Бюто потрясли и испугали старика. Видно, он с ума сошел, раз уже себя не помнит? Если он собирался уничтожить бумаги, как играющий картинками мальчик, что же, значит, он делает под себя, и его пора прикончить?.. Словно пришибленный, он вдруг лишился и мужества и силы. – Отдай их мне!.. – пробормотал он со слезами. – Нет! – Отдай, мне ведь теперь лучше… – Нет, нет! Чтобы вы подтерлись ими или раскурили ими трубку, – спасибо! И с того дня супруги Бюто упорно отказывались отдать старику его бумаги. |
