|
Во всяком случае, то, что услышал сейчас Молтон, было чистой правдой, жаль только, что не всей правдой, а какими-то там пятью ее процентами. - Я вот тут думаю, - заметил он, указывая на пылающие впереди вершины, - как мы преодолеем эти горы. Туннелем - или поверху? - Поверху, - откликнулся Молтон. - Они не такие уж высокие, хотя выглядят, конечно же, здорово. Вот посмотрите на горы Лейбница и на хребет Оберта - те раза в два выше. Для начала хватит и этих, подумал Садлер. Плавно, но неуклонно трасса уходила вверх. Навстречу низко сидящему на единственном своем рельсе вагону мчались скалы и дикие каменистые обрывы; с бешеной скоростью промелькнув, они исчезли позади, в почти непроглядной тьме. Единственное, пожалуй, место в мире, где человек может путешествовать так быстро - и так близко от земли. Ни один реактивный лайнер, несущийся над облаками, не создает у своих пассажиров такого пугающе-острого впечатления скорости. Будь сейчас день, Садлер мог бы полюбоваться на чудеса строительной техники, перебросившие эту дорогу через подножия Апеннин, однако темнота скрывала паутинно-тонкие мосты и объезды вокруг слишком уж широких провалов; он видел только все те же вершины - сказочные огненные корабли, плывущие в безбрежном океане ночи. А затем далеко на востоке из-за края Луны высунулся крошечный, ослепительно сверкающий ломтик - вагон вышел из тьмы на свет, догнал Солнце в его беге по угольно-черному небосводу. Сияние, затопившее кабину, заставило Садлера отвернуться от окна, и он впервые ясно рассмотрел попутчика. В свои пятьдесят с лишком лет доктор (или надо "профессор"?) Молтон сохранил роскошную гриву черных, без малейшего проблеска седины волос. Лицо - очень уродливое, но при этом очень к себе располагающее. Глядя на такое лицо, сразу чувствуешь, что перед тобой насмешливый, преисполненный здравого смысла философ, этакий современный Сократ, достаточно далекий от житейской суеты, чтобы любому человеку дать непредвзятый совет, но в то же самое время ничуть не чуждающийся людского общества. "Золотая душа, скрывающаяся под внешней грубой оболочкой", - подумал Садлер и чуть не сморщился от пошлости этой избитой фразы. Они обменялись внимательными, оценивающими взглядами - два человека, догадывающихся, что это не последняя их встреча, очень напоминали сейчас двух обнюхивающих друг друга собак. Затем Молтон улыбнулся; наморщившись, его лицо стало почти таким же корявым, как пролетающий за окнами пейзаж. - Насколько я понимаю, первый для вас лунный восход... не совсем, правда, обычный - не в той стороне и без последующего дня. Жаль, что все продлится каких-то десять минут - перевалив через гребень, мы снова окунемся в ночь. И следующего, более правильного восхода придется ждать две недели. - А не слишком ли это утомительно - сидеть взаперти по две недели подряд? Задав вопрос, Садлер сразу же прикусил язык - это можно же было сморозить такую глупость. Однако Молтон не стал смеяться и ответил вполне серьезно: - Сами увидите. День или ночь - под землей этого не замечаешь. А выйти на поверхность можно когда угодно. Некоторые даже предпочитают ночь - земной свет создает у них романтическое настроение. Монорельс достиг верхней точки своей траектории. Оба путешественника замолкли, наблюдая, как озаренные солнцем пики на несколько секунд загородили половину неба, а затем побежали, быстро уменьшаясь, назад. Со стороны Моря Дождей склон был гораздо круче; вагон быстро опускался, и Солнце сперва превратилось из сверкающего ломтика в полоску, затем стало крошечной огненной точкой - и потухло. Под самый конец этого искусственного заката, за несколько секунд до окончательного погружения в тень Луны, был потрясающий момент, который никогда не исчезнет из памяти Садлера. |
