— Если б не англичане и не евреи, эта страна перестала бы существовать, — говорил он.

Он твердил об этом до последнего дня пребывания англичан в Египте.

Такой же скряга, как и его отец, Ид Мансур, однако, придерживался иного взгляда на деньги: не тратил без нужды ни миллима, но жил в свое удовольствие.

— Я холост, — говорил он, — и останусь холостяком. Наследников у меня нет, нужно пользоваться благами жизни.

Брак он презирал и считал его глупостью. Похоже, он никогда не сожалел о решении остаться холостяком и, чем старше становился, тем больше находил удовольствия в своей одинокой жизни. В 1936 году он продал дом и покинул наш квартал. Поселился в гостинице «Мена-хауз», полностью избавив себя от домашних хлопот. А для любовных утех, которые он время от времени себе позволял, снял небольшую виллу недалеко от пирамид. Он не любил долгие связи и предпочитал иметь дело с певичками-иностранками из ночных клубов. Денег на еду не жалел, но пил умеренно, а к наркотикам испытывал отвращение. Вечера проводил за деловыми разговорами с коллегами по торговле недвижимостью, не пропускал и наши еженедельные встречи. Любил сравнивать свои достижения с успехами других членов нашей компании, вроде Сурура Абд аль-Баки и Реды Хаммады, и не скрывал своей гордости тем, что богаче их: ведь богатство было в его глазах главной и единственной ценностью в жизни.

— Халиль Заки преуспел не менее тебя, он так же богат, как и ты. — поддел я его однажды.

— Халиль Заки — грязный, презренный человек, — ответил он.

— А твои финансовые операции честны?

— В разной среде честь понимают по-своему, — откровенно сказал Ид. — Воможно, ты расценишь сделку, которую я совершаю, как грабеж. Мы же видим в ней проявление ума и опыта. Но я презираю методы Халиля Заки — они под стать только голодранцам!

В Ида влюбилась как-то одна певица-иностранка. Писала ему письма, а он читал их нам вслух и иронически комментировал:

— Если женщина вознамерилась завоевать мужчину и сделать его своей собственностью, то ей кажется, что она любит его.

Наиболее явно душевная низость Ида Майсура обнаружилась в тот день, когда вспыхнула война между нами и Израилем в 1948 году. Тогда мне даже показалось, что он, не знаю уж по каким причинам, ненавидит свою собственную страну или что соображения выгоды полностью заглушили в нем чувства, которые нам представляются священными. Так же недостойно он вел себя и в 1951 году, в дни отмены англо-египетского договора и партизанской борьбы в зоне канала. Несмотря на свою абсолютную политическую индифферентность, он ненавидел «Вафд». Но до 1952 года жизнь его текла сравнительно безмятежно. Июльская революция хотя и не подорвала его благосостояния, но лишила спокойствия. Одно за другим на него обрушивались такие события, как свержение монархии, аграрная реформа, эвакуация английских войск из зоны канала. В нем заговорил инстинкт самосохранения, он понял, что принадлежит к той категории лиц, над которыми нависла непосредственная угроза, и рано или поздно он потеряет все, что имеет. Тройственная агрессия вселила было в него искру надежды, но искра эта скоро угасла. Многие его друзья-евреи свернули свои дела. Однажды он сказал мне:

— Как бы мне хотелось перевести свои капиталы за границу и эмигрировать! — Увидев, как исказилось мое лицо, он пояснил: — Египет — не место для умных людей! — Засмеялся своим жестким смехом и добавил: — Если бы я не был египтянином, то желал бы им стать.

Несмотря на свои опасения, он продолжал торговлю. В июне 1967 года в нем снова возродилась надежда. Хотя последующий ход событии оказался не таким, как он рассчитывал, эта надежда еще теплилась в нем.