— Конец неизбежен! Это лишь последняя вспышка перед крахом! — говорил он со злорадством.

Прошли месяцы, год, и два, и три. Положение в стране все улучшалось, воля народа окрепла, перспективы борьбы прояснились. Это слегка беспокоило Ида Мансура, но серьезной тревоги не внушало. Он жил надеждой, которую поддерживали в нем враждебные радиопередачи и провокационные слухи. А когда мы с Редой Хаммадой обвиняли его в отсутствии патриотизма, говорил:

— Что такое родина?! Родина сегодня определяется конкретными интересами — либо ты сторонник свободы, творческой мысли и гуманизма, либо сторонник слепого порядка и автоматизированной воли!

На англичан он уже не надеялся. Его голубая мечта — господство Америки на Ближнем Востоке. Он желал бы, чтобы Штаты в рамках своих жизненных интересов определяли ход его развития, а арабы и евреи играли бы взаимодополняющую роль.

Так он рассуждает о политике с точки зрения своих корыстных интересов. И сейчас он продолжает заниматься бизнесом, строит дома и продает их. Живет в «Мена-хаузе». Пользуется в меру сил благами холостяцкой жизни, раз в месяц спит с женщиной. Продолжает встречаться с нами, чтя полувековое знакомство. Странная дружба без истинной симпатии и без уважения! Мы видим в нем лишенное настоящих человеческих чувств существо, а он в нас — наивных глупцов, которые немногого стоят

Ганем Хафез

Он преподавал математику в средней школе. Тогда это был совсем молодой человек, на редкость серьезный и хорошо воспитанный. Даже самые озорные ученики, вроде Гаафара Халиля, Бадра аз-Зияди и Ида Мансура, поневоле держались с ним с отменной вежливостью. Однажды Ид Мансур попросил учителя давать ему частные уроки — Ид убедил отца, что это обойдется ему дешевле, чем платить за его пребывание второй год в одном и том же классе. Ганем-эфенди встретился с отцом Ида и на вопрос об оплате сказал, что хотел бы получать реал в час. Папаша рассвирепел и заявил, что больше пятнадцати пиастров не заплатит. Ганем-эфенди, застенчиво улыбаясь, предложил тогда давать уроки бесплатно, но с условием, чтобы вместе с Идом занимался еще один ученик из нашего же квартала. И в течение двух месяцев Ид Мансур бесплатно брал частные уроки!

Я видел, как Ганем-эфенди плакал в день смерти Бадра аз-Зияди, и за его доброту мы платили учителю любовью и уважением. Поступив в университет, я сошелся с ним ближе. Мы часто сидели в кафе нашего квартала. Отношения ученика и учителя постепенно переросли в дружбу. В кафе мы собирались примерно раз в неделю, особенно во время летних каникул. Он курил наргиле, прислушивался к разговорам, но сам говорил мало. А если и говорил, то в своей обычно мягкой и спокойной манере. Любая острая тема в его устах смягчалась деликатностью выражений и неизменной улыбкой. Его никогда не видели злым, возмущенным или кричащим. Даже в политических спорах он сохранял любезность и крайнюю сдержанность. Если кто-то нападал на его любимую партию «Вафд», он, защищая ее, говорил:

— Это достойные люди!

Или:

— Мустафа Наххас хороший, славный человек!

Самое сильное выражение, которое он себе позволял, было:

— Да простит тебя аллах!

Этим и ограничивалась его «политическая» деятельность. А в день выборов — если они не были фальсифицированными — он шел на избирательный участок и отдавал свой голос кандидату «Вафда». Можно сказать, что Ганем-эфенди лишь сердцем участвовал в революции 1919 года. Он не осмелился конфликтовать со средой, к которой принадлежал. Как-то он рассказал мне о своей семье:

— Отец мой был полицейским и хотел из меня тоже сделать полицейского. Но наш сосед-торговец посоветовал ему отдать меня в начальную школу. Я хорошо учился и получил право на бесплатное завершение образования.