— Согласен, такое недопустимо. Прокуратура проведет внутреннее расследование.

— Йенни Линд… как бы это сказать… она занимает особое место у меня в сердце… я очень, очень сочувствую ее близким, но…

Памела резко замолчала и с трудом проглотила комок в горле.

— Памела, мне нужна возможность поговорить с Мартином в спокойной обстановке… желательно в вашем присутствии.

— Мартин снова в стационаре, — сухо сказала Памела.

— Насколько я понимаю, у него комплексное посттравматическое стрессовое расстройство.

— У Мартина параноидальный психоз, а вы отправили его за решетку, напугали его.

Памела отвернулась к окну и стала смотреть на людской поток на Дроттнинггатан.

Она проводила взглядом двух девушек и едва заметно улыбнулась; Йона смотрел на нее.

В ухе покачивалась аквамариновая капелька.

Памела снова повернулась к Йоне. То, что он принимал за две родинки под левым глазом, на самом деле оказалось татуировкой.

— Вы сказали, что Йенни Линд занимает в вашем сердце особое место.

— Когда она пропала, она была ровесницей моей дочери Алисы. — Памела снова проглотила комок.

— Понимаю.

— А всего несколько недель спустя Алиса погибла.

Памела взглянула в светло-серые глаза комиссара. Ей казалось, что он понимает ее, понимает, что делают с человеком тяжелые потери.

Памела, сама не зная зачем, отодвинула чашку и стала рассказывать комиссару об Алисе. Слезы капали на стол, когда она описывала поездку в Оре — до того самого дня, когда ее дочь утонула.

— Большинству из нас выпадает переживать тяжелые потери, — заключила она. — Но мы справляемся с ними. Поначалу нам тяжело, но у нас получается жить дальше.

— Да.

— Но Мартин… он как будто все еще в первой фазе и переживает шок. И мне не хочется, чтобы ему стало еще хуже — ему и так плохо.

— А вдруг ему станет лучше? — спросил Йона. — Я могу приехать в клинику, поговорить с ним там. Очень бережно, на его условиях.

— Как вы собираетесь говорить с человеком, который не решается разговаривать?

— Попробуем гипноз, — предложил Йона.

— Это вряд ли. — Памела невольно улыбнулась. — Гипноза Мартину точно не надо.

40

Мия оглядела себя, заправила прядь волос за ухо, не сдерживая улыбки, постучала в полуоткрытую дверь кабинета.

— Проходи, садись, — сказала соцработница, не глядя на нее.

— Спасибо.

Мия прошла по скрипучему полу, подвинула стул и села напротив соцработницы.

В кабинете было жарко — температура на улице снова поднялась градусов до тридцати пяти. Окно, выходящее на лесную опушку, было открыто, тихо постукивала ржавая щеколда. Соцработница что-то напечатала и подняла глаза на Мию.

— Итак. Я списалась с муниципальной соцслужбой, и мне сообщили, что апелляции от Памелы Нордстрём не поступало.

— Но она говорила, что…

Мия резко замолчала, опустила глаза и стала ковырять облупленный лак на большом пальце.

— Насколько я понимаю, — продолжала соцработница, — отказ основан на том, что обстановка в семье Нордстрём оценивается как небезопасная. Дело в муже Памелы.

— Да он же невиновен, об этом везде пишут.

— Мия, я не знаю, как рассуждала комиссия, но в любом случае апелляции не поступало… отказ никто не обжаловал.

— Понятно.