И только сейчас все поняли иронию и черный юмор Орлова, облегченно вздохнули и повеселели, а Бородкин, нервно подергав правым плечом, полыхнул румянцем и, улыбаясь больше глазами, боком приблизился к грозному шефу:

— Конечно же, Лев Петрович, перепутали… За такую хорошую службу, понимаешь, человеку надо бы благодарность объявлять, а вы его смотрите, как перепугали…

— Эх, ну так и знал! — протягивая ему руку, посерьезнел Орлов. — Опять ты, Павел Васильевич, ляпнул невпопад. Так и нарываешься с утра на очередную неприятность. Кто ж, чудак, директору говорит такие несуразные слова — «перепутали»? Разве, дурья башка, директор может что-нибудь перепутать? Ты давай, боевой заместитель, какие-то другие выражения подбирай, не зря же наш русский язык такой богатый… А ты об этом, наверно, и не догадываешься?.. А то так нетактично… просто взял и плюнул в самую душу… — покачал он головой.

— Ну вот, — еще больше краснея, для виду обиделся Бородкин, — опять, Лев Петрович, вы нашли, за что меня можно покритиковать…

— А ты как думал, чудак-человек, — сразу подобрел Орлов и, хлопнув шутливо того по сутулой спине, начал здороваться с остальными. — Надо же своих заместителей в форме держать… а то скоро и мух совсем перестанете ловить… Так ведь, Григорий Исакович?.. — обратился, здороваясь, он к Абрамзону.

— Ну, Лев Петрович, вы ведь генеральный директор, вам и виднее. А мы что, мы люди маленькие, подневольные, — выдавив на лице угодливую улыбку, дипломатично и кротко отреагировал начальник снабжения.

Глядя на оживленно разговаривавших Орлова, Бородкина и Абрамзона, Шумилов вдруг явственно представил страшные ночные картины будущей участи беседовавших между собой людей, и неведомое до сих пор чувство внезапно опустилось и окутало его. Словно неожиданно выключился звук, и на короткое время он перенесся из реального мира в пока еще не известное, какое-то другое измерение…

Он прекрасно осознавал, что лишь один обладает и хранит в себе недоступную для этих людей ужасную тайну, которая уже занесла над их головами свой невидимый жуткий топор, а жизненные часы начали точный отсчет минут на убывание… У каждого из них времени оставалось смехотворно мало, и сейчас в самый раз бы задуматься над смыслом жизни, ее итогами и прикинуть на воображаемых весах, а какую память, какой след о себе они готовы оставить на земле и что за этот мизерный отрезок еще можно исправить.

Но они с преступной легкомысленностью транжирили драгоценные мгновения на пустяки… Сейчас все трое были похожи на больших и забавных кукол, у которых вот-вот кончится механический завод, и ничья уже рука будет не в силах придать им новое осмысленное движение. Над ними незримо нависли призрачные покровы царства теней, но до окончания завода они еще будут привычно двигаться, суетиться и хлопотать, совершенно не помышляя о своей скорой конечной остановке…

Где-то внутри Шумилова шевельнулось такое знакомое и близкое с детства чувство жалости, а за ней начал расти и подниматься протест, ведь аналогичный путь когда-то ожидал и его… И тут же до слуха отчетливо донесся удовлетворенный и назидательный голос директора:

— Не подневольные, а подчиненные, понял?.. Хотя ты… в общем-то Абрамзонов, конечно же, прав… Любое подчинение ведет в той или иной мере к потере свободы… Хрен редьки не слаще, — хохотнул он удовлетворенно. — А что поделаешь? Так устроена жизнь.