В Доме Уиткомба есть много фотографий той эпохи. Одна из них, сделанная, наверно, чуть раньше, дает представление о скуке, о монотонности провинциальной жизни – на ней запечатлены «Пять углов». Около… думаю… думаю, этот снимок был сделан до 1880 года, с крыши: на нем все дома невысокие, кафе, фонарь и, кажется, на углу стоит грузчик – тогда на углах стояли грузчики с веревками… Не то чтобы люди часто переезжали – просто для каждой перестановки мебели, для любой работы по дому звали грузчика с угла. Город был крохотный. Матушка рассказывала, что на севере Буэнос-Айрес ограничивался улицей Пуэйрредон, которая в те времена называлась Сентроамерикана. Железнодорожная ветка шла от Ретиро до Онсе. По ту сторону Сентроамериканы начиналась довольно пустынная местность, terrain vague, как говорят французы: там были ранчо, люди на лошадях, кое-где – загородные усадьбы, печи для обжига кирпича, а еще там было большое озеро, Лагуна-де-Гуадалупе. Раньше озера подступали ближе к городу. Мой дед видел, как конь утонул на площади Висенте-Лопес… Люди не сумели его спасти. Площадь тогда называлась «Яма с головками», потому что на улицах Лас-Эрас и Пуэйрредон помещались северные коррали. А были еще восточные коррали на площади Онсе и самые важные коррали, о которых Эчеверриа рассказывает в «Скотобойне», они располагались отсюда в нескольких куадрах, на площади Испании, а еще были коррали парка Патрисиос. Одно из первых воспоминаний моей матушки – это станция повозок, в городе таких было две; матушка видела ту, что находилась на площади Онсе. Туда приезжали повозки из Аэдо, из Морона, из Мерло, из восточных поселков. И была еще вторая станция, ее я тоже видел на фотографиях – она находилась прямо здесь, в районе Конститусьон.

Итак, перед нами город с низкими домами, провинциальный город. Доктор Биой говорил мне, что помнит время, когда было известно… в общем, когда он знал, какая семья живет в каком доме, в каждом квартале. Это может выглядеть как преувеличение и, по крайней мере, касается не всех районов. Биой, среди прочего, рассказывал мне об участке улицы Сан-Хосе, где жили только негры. В детстве мне доводилось видеть больше негров, чем теперь; теперь они практически исчезли. Негры были потомками рабов, звались так же, как и их владельцы, и поддерживали, они и их потомки, на протяжении многих поколений сердечную связь с бывшими хозяевами, ведь они носили те же имена и были частью семьи. К тому же, в отличие от того, что происходило в Соединенных Штатах, здесь негры редко трудились на полях: в основном они выполняли работы по дому, старились и умирали в господских домах и становились чем-то похожи на своих хозяев. А потом начали прибывать эмигранты и население изменилось, а город вырос. Однако у нас есть документы той эпохи. Существует, например, роман – «Странная книга» доктора Сикарди, в которой с некоторыми романтическими преувеличениями повествуется о росте района Альмагро. Мне запомнилась драматическая картина наводнения на Мальдонадо. Когда я сам был ребенком, Буэнос-Айрес уже расширился. На севере город заканчивался мостом Пасифико и этой канавой, которая то пересыхала, то выходила из берегов, – ручьем Мальдонадо; то был район опасных креолов, а еще калабрийцев.

Моя матушка помнит время, когда название Барракас подразумевало то же самое, что позже подразумевали названия Темперлей, Адрогé, Флорес и Бельграно, – то есть Барракас был районом лачуг, особенно Калье-Ларга-де-Барракас, ныне проспект Монтес-де-Ока, и Калье-Ларга-де-Реколета, ныне проспект Кинтана.