Строго говоря, я встречаюсь со своей смертью всякий раз, когда паркуюсь у подъезда. Зато незавершенность представляется моему воображению чуть ли не пилюлей бессмертия из кладовых Лунного Зайца. В моей идеальной истории путник выходит из пункта А, но в пункте Б его ждут напрасно: этому счастливчику суждено увязнуть в какой-то собственной, персональной бесконечности; понравится ему это, или нет – другой вопрос. А вот мне – скорее да, чем нет.
– А ты пробовал? – спрашиваю.
– Что? – вздрагивает.
Ну вот, проснулся. Вспомнил, наконец, обо мне. Надеюсь, хоть знакомиться по новой не придется?
– Ты так говоришь, словно уже пробовал застрять в этой самой бесконечности, – поясняю.
Ухмыляется.
– Есть такое дело. Пробовал. И не раз. Но это отдельная история, специально для твоих ушей. Очень, очень длинная.
– Я так понимаю, у тебя коротких историй вообще нет. Парочка просто длинных, а все остальные – бесконечные. Если я тебя правильно поняла.
– Ты, – говорит, – удивительно правильно меня поняла. Так правильно, что слов нет. Единственный нюанс: все мои истории бесконечные, даже те которые кажутся просто длинными. Просто я изобрел отличный способ их рассказывать. Нужно начать с начала, пропустить середину и наскоро придумать какой-нибудь хороший конец.
– Чтобы вышла волшебная сказка? – спрашиваю, выходя из машины. И замираю, жадно вдыхая теплый ветер, приправленный сосновым ароматом. Пахнет здесь, как в пригороде. Хорошее, оказывается, место это Бабушкино. А я тут и не была никогда до сих пор…
Он молчит, поднимает стекло, запирает дверцы, достает из багажника здоровенную спортивную сумку, копается в карманах, извлекает связку ключей. Хлопочет. И только благополучно завершив акт беспрецедентного насилия над кодовым замком и впустив меня в теплый, вонючий подъезд, соглашается.
– Ну да. Я и есть сказочник. Практически Оле Лукойе.
– Который из них? Первый, или второй?
Хмурится, потом вспоминает, о чем речь.
– От второго, – шепчет доверительно, – я и сам прячусь.
Что тут скажешь?
Молчим. Топаем пешком на пятый этаж. Известное дело, хрущевка, без лифта. Я сама в такой выросла, хоть и за добрую тысячу километров отсюда. Наконец, он отпирает дверь, первым делом включает свет в коридоре и пропускает меня вперед. На меня тут же падает здоровенный черный зонт. Достойное завершение беседы, ничего не скажешь.
– Откуда он тут? Я же убирал в шкаф… Ну да, я великий владелец великого бардака, – смущенно смеется хозяин дома. – Прости. Будем надеяться, больше ничего на тебя не упадет.
– Да уж, – говорю жалобно. – Хватит на сегодня, пожалуй…
Дома у него, надо сказать, хорошо.
То есть, невооруженным глазом видно, что квартира съемная. Ну не мог этот человек по доброй воле приволочь в дом столь жуткие шкафы: тот, что в коридоре, поменьше, и второй, надутый, бесформенный монстр, загромоздивший половину комнаты. Но даже хозяйская мебель почти не портит впечатление от жилья. Соломенные жалюзи на окнах и такие же циновки на полу. Повсюду валяются мелкие, пестрые подушки. А возможно, не просто валяются, а ползают по дому, как домашние зверьки, этакие мягкие черепашки. Где упал, там и спи, а подушки сами вокруг соберутся. Удобно. Впрочем, спать можно и на диване: подушек и там хватает. |