|
Его изменившийся голос и вся его наружность показывали, что он не допускал и тени возражения. Жан Кавалье стоял перед ним, точно охваченный столбняком. Он опомнился только тогда, когда отец сказал, направляясь к двери: - Пойдем, час молитвы настал! - Батюшка, остановитесь! - крикнул Жан, схватив за руку собиравшегося уходить старика. - Простите, я, без сомнения, плохо понял. Вы говорили мне про какую-то свадьбу?... - Я уведомил моего сына о его ближайшей женитьбе на дочери Антуана Алеса из Манда. Жан воскликнул с глубоким изумлением: - Но ведь вы хорошо знаете, батюшка, что это невозможно! Хуторянин бросил на сына строгий, безучастный взгляд и направился к двери. - Выслушайте меня, батюшка, сжальтесь, выслушайте меня! Я не могу жениться на дочери Антуана Алеса: вы не захотите моего несчастья, моего вероломства. Вам известно, что я и Изабелла, мы обменялись клятвами; вы знаете, что я люблю ее, что только она одна будет моей женой. - Мой сын не произнесет никогда больше имени Изабеллы в моем присутствии. Он возьмет себе в жены ту, которую я ему предназначил. - Никогда! - крикнул Жан, возмущенный непоколебимой уверенностью своего отца. Хуторянин, сообразив, что его сын вправе удивиться запрещению не вспоминать отныне об Изабелле - запрещению, ничем не оправдываемому, вернулся и сказал Жану голосом уже менее строгим: - Мой сын не может думать, что я потребую от него чего-нибудь наперекор его счастью и данному им слову... Если я ему говорю, что он не должен более произносить имени Изабеллы в моем присутствии, значит об этом имени не должно больше вспоминать. Если я ему говорю, что он освобожден от данного им слова, значит он освобожден. Жан Кавалье глубоко уважал своего отца, он пришел в ужас от его слов. Он был ошеломлен этим неожиданным ударом, но потом под давлением жгучего любопытства, он, угрюмый и бледный, сказал хуторянину: - Без сомнения, я вам верю, батюшка. Но почему же я свободен от данного мною Изабелле слова? Почему не произносить ее имени в вашем присутствии?... Все лицо Жана выражало мучительное беспокойство. Хуторянин, который, несмотря на свою наружную сдержанность, обожал своего сына, почувствовал глубокую жалость к нему. Внезапно изменив свое обращение, он протянул ему руку и проговорил: - Не допрашивай меня, дитя мое! Это движение, эти простые слова, волнение, которого отец не мог сдержать, - все предсказывало Жану какое-то страшное несчастье. Вспомнив тут же, что вот уже несколько месяцев как он не получал известий от Изабеллы, он с отчаянием воскликнул: - Она, значит, умерла? - Она не умерла, - ответил старик. - Но она больна, она, может, при смерти? - Она здорова... - Она жива - и я свободен от данного мной ей слова? Она жива - и я не смею никогда произносить в вашем присутствии ее имени? - медленно проговорил Жан, точно стараясь проникнуть в смысл этой роковой загадки. |
