|
Такое великодушие, безусловно, расположило бы Вилляра в вашу пользу... Но, нет, нет! - воскликнула Туанон, испугавшись при мысли, что она, быть может, зашла уж слишком далеко. - Нет, нельзя знать, что может случиться потом: лучше сохранить этого заложника, а к маршалу послать кого-нибудь другого. - Разумеется, Флорак был бы верным послом, - сказал Кавалье, нахмурившись. - Но выпустить его, который сделал мне столько зла! Никогда, никогда! Воспоминание об обиде, нанесенной ему Флораком, снова пробудили в Жане все чувство злобы против католиков вообще. - В сущности, - сказал он, - дело мое вовсе еще не такое пропащее, как вам кажется. С моими людьми я отлично могу защищаться в горах; у меня будет меньше союзников, зато никто меня не будет стеснять. - О, да, да! - с живостью и самым чарующим голосом заговорила Туанон. - О чем я только думала, когда убеждала вас положить конец этой войне?! У меня просто ум помутился. Слава Богу, что вы вовремя открыли мне глаза, пока еще не поздно. Продолжайте войну! Беритесь снова за вашу шпагу, а я снова надену свою маску равнодушия: пусть же то, чего я не сумела скрыть, снова войдет в мое сердце и со временем сгладится. Я не буду больше вам говорить о том дивном волнении, которое овладевает мною, когда я слышу вас. Когда я буду с вами разговаривать, мой голос не будет больше дрожать помимо моей воли. Мои глаза не увидят больше этих черт, на которые они слишком охотно глядели и которых им лучше было не встретить никогда. Туанон остановила на севенце томный взгляд, полный нежности, такой глубокий и вместе страстный, что Кавалье, теряя голову, забывая только что принятое решение, упал перед ней на колени и, сложив руки, взмолился: - Ради Бога, не смотрите так на меня! - В конце концов, - продолжала Туанон, точно беседуя уже сама с собой, - Провидение спасет меня от моей слабости, делая это свидание невозможным: ведь он и Вилляр наверно поняли бы друг друга... Эти два великих полководца сошлись бы - и пала бы последняя преграда, разделяющая нас... О, нет, нет! Мое счастье было бы слишком велико! Я слишком гордилась бы своим севенским героем, которого все женщины ревновали бы ко мне, которого Людовик Великий с торжеством показывал бы всей Европе! Невозможно передать, каким страстным и вместе с тем целомудренным голосом Туанон произнесла последние слова. - Поклянитесь мне, что ваша рука будет принадлежать мне, когда я сложу оружие, - и я клянусь, что сложу его, если только условия, предложенные мне Вилляром, не будут постыдны для меня и для всех моих! - воскликнул севенец. - Произнесите эту клятву - и маркиз уедет с письмом к маршалу. - Как только вы сложите оружие, клянусь вам, моя рука будет вам принадлежать, если вы ее у меня попросите, - проговорила Туанон взволнованным голосом и при этом невольно вздрогнула, подумав, какое клятвопреступление она совершила. Севенец поднял руку к небу и произнес торжественно: - Жан Кавалье вам клянется памятью своей матери, что он обязуется перед вами, как вы перед ним. Раньше чем через час маркиз будет на дороге к маршалу. В эту минуту дверь гостиной внезапно отворилась и вошла Изабелла. НЕВЕСТА Изабелла, очень бледная, была вся в черном. |
