|
- Видите, видите! - вскричал Кавалье, с бешенством обращаясь к Изабелле, которая стояла, ошеломленная его словами. - Видите, к чему привела ваша наглость, ваша ложь! Она подумает, что я играю ею. Горе вам, пришедшей оскорблять меня перед лицом дамы такого звания! Горе вам, дерзнувшей оскорблять и ее грубостями! - Как, Жан Кавалье! Напомнить вам священный обет, напомнить вам о вашем низком происхождении - значит оскорбить вас? - Эх, говорите за себя! - крикнул севенец горделиво. - Запомните раз и навсегда, что не ровня вам тот, кому каждый день пишут иностранные принцы и государи, тот, который одним словом может возжечь или погасить гражданскую войну во Франции! - И потому, что он не ровня вам, Жан Кавалье дерзнет называть ложью самые торжественные клятвы? - воскликнула севенка, жестоко уязвленная грубостью жениха. - Дерзнет он сказать "никогда", когда перед лицом Бога и людей, сказал "навсегда"? Камизар опустил голову, почувствовав справедливость упреков Изабеллы, а она продолжала: - Теперь я знаю все. Вот уж месяц, как эта моавитка здесь. Она чуть не сделала вас изменником своим братьям. И вы стали бы предателем, если б Господь из любви к своим служителям, не воспользовался вашей рукой для победы над Вилляром! О, теперь все, все понимаю! - воскликнула севенка, вдруг озаренная тайным чутьем ревности. - Вы были прикованы к ногам этой женщины: вот почему вы целых восемь дней подло оттягивали дело, вместо того чтобы броситься на филистимлян! Если вы возвратились ко мне, так это потому, что большая барыня, благородная дама, из прихоти конечно, прогнала вас, как жалкого мастерового, что вы и есть на самом деле. А сегодня ее каприз прошел - и вы опять клятвопреступник передо мной. И вы воображаете, что я, которая вот уже пять лет посвятила вам всю свою жизнь, останусь покорной жертвой наглых прихотей этой женщины, которая играет вами? - Да замолчите, черт бы вас побрал! - закричал Кавалье, у которого все худшие страсти были глубоко затронуты справедливыми упреками Изабеллы. Охваченная пылкостью своего нрава и гордостью, она ответила ему с убийственным презрением: - О, какое тщеславие! Господь пользуется им, как Своим слепым орудием, а он уж вообразил себя полководцем. Эта сидонянка, насмехаясь, кинула ему несколько коварных слов, чтоб добиться свободы, а он уж возомнил себя обольстителем, как говорят фараоны на своем нечестивом языке! - Именем спасения твоей и моей души, замолчи! - вскричал Кавалье, бледный от ярости, со сжатыми от гнева губами. - О, ваши угрозы не страшны мне! Вы услышите истину, я разоблачу всю вашу подлость, я остановлю вас на пути заблуждений: таков мой долг, раз я принадлежу вам, а вы - мне. Да, мне! - проговорила севенка повелительным, решительным голосом. - Я низложу тщеславие, что вчера только привело вас к оскорблению одного из самых святых служителей Господа, Ефраима! - Ефраим! Почтение к Ефраиму!.. О, черт возьми, очень кстати заговорила ты о нем, - прервал Изабеллу Кавалье со взрывом дикого хохота, хватая ее за руки и уставившись в нее воспаленным взором. - Но тебе хочется, чтобы я возненавидел тебя? Ты, стало быть, не знаешь, что всякое твое слово - кровавая обида для меня? Ты не знаешь, что это мой заклятый враг, что вступаясь за него, ты сделаешь меня безжалостным к себе самой? А Богу известно, что именно ты нуждаешься в жалости, безумная. |
