— Что будем делать? — спросил Щурков Полудолина.

— Товарищ капитан, — ответил тот подчеркнуто официально, — обычно в таких случаях командир сообщает свое решение. У вас оно есть?

— Понял, товарищ майор, — сказал ротный и подтянулся. — Разрешите доложить?

— Докладывайте.

— Считаю необходимым начать продвижение до восстановления контакта с бандой.

— Почему так?

— Если бы духи не ушли, а мы стали двигаться за ними по пятам, минная опасность оказалась бы минимальной. Уверен, уходя, духи нашпиговали долину взрывчаткой. Идти придется медленно. А идти надо будет во всех случаях. Мы на предполье. Главная линия обороны у Кадыра в районе зеленого массива. Это километров пять отсюда. Надо подойти как можно ближе и восстановить с бандой огневой контакт. У них не должно оставаться свободы маневра.

— А если не пойдем? — Сам Полудолин уже просчитал возможности действий и хотел только услышать, совпадает ли его оценка с тем, как мыслит обстановку Щурков.

— Возникнут две опасности, — сказал капитан. — Прежде всего, духи заподозрят неладное. Силы подошли, а удара нет. В чем дело? Не будет ли атаки с другого направления? Для нас такая их догадка — минус. Далее, когда главные силы батальона зажмут Кадыра с тыла, мы окажемся далеко от дела. Боюсь, что пройти эти пять километров дня не хватит.

Щурков как в воду глядел.

Сюрпризы начались, едва машины стали вытягиваться в колонну.

Бэтээр командира роты уже год водил Курбан Адылов — лихой трудолюбивый туркмен. Днем он не выпускал из рук руля, ночью возился с машиной. Когда спал — сказать трудно. Однако от помощи других водителей отказывался. «Своего коня чужими руками не чистят», — говорил Курбан.

Еще он славился в батальоне лингвистическими способностями. Чужесловье давалось ему удивительно легко. «Поихалы?» — спрашивал он ротного с таким запорожским выговором, что Щурков от удивления не сразу находился что ответить.

Тронув бэтээр по команде «Вперед!», Курбан проехал не более десятка метров и вдруг резко затормозил.

Машина дернулась, будто ударилась обо что-то, и присела на рессорах.

— Товарищ капитан, — доложил Курбан, — бачу, шось такэ поганэ.

Солдаты соскочили с брони на дорожную твердь.

Щурков поднял руку, не разрешая никому сдвинуться с места.

Перед капотом машины, едва заметная в неровном свете, тянулась к скале тонкая проволока.

Подбежавшие саперы быстро разобрались, в чем дело. Две мощные мины были заделаны на уступе утеса с небольшим интервалом. Взрыв их, направленный сбоку, снес бы бронетранспортер с дороги, как спичечную коробку.

— Как же ты увидел? — спросил Щурков, прогоняя зябкость минутного испуга.

— Дывлюсь та бачу, — сказал Курбан смиренно, — шось такэ блыскае.

— Ну, гарный ты у мэни хлопчик, — заметил Щурков в тон солдату. — Дывлюсь та бачу.

Пока саперы занимались разминированием, все отошли от них подальше.

— Авакян! — позвал Щурков своего радиста.

— Я, — выступил вперед чернявый ефрейтор.

Он вскинул руку к каске и замер в ожидании приказаний.

— Слушай, дорогой, — сказал капитан, — только отвечай честно. Ты этого башибузука Курбана, случайно, не учишь армянскому?

— Пока нет, — ответил Авакян. — Но он очень просит.

Курбан стоял с непроницаемым видом, едва сдерживая улыбку. Задал он заботу ротному!

— Не поддавайся, Авакян! На следующей мине он нас всех ухлопает.