|
Кое-кто из посетителей бросился к выходу. Другие смотрели на него, разинув в изумлении рты. — Вы все хотите отравить меня! — кричал он. — Вы хотите убить меня! Я видел, как вы сыпали яд в этот суп! Явились двое полицейских и на руках отнесли Винсента в больницу. Через сутки он уже был совсем спокоен и обсуждал происшедшее с доктором Реем. Он работал потихоньку каждый день, ходил на прогулку за город, а к ужину возвращался в больницу и ложился спать. Бывали дни, когда он страшно тосковал, иногда же ему казалось, что все тяготы и несчастья вот-вот рассеются в мгновение ока. Доктор Рей снова разрешил ему работать. Винсент написал персиковые деревья у дороги, на фоне Альп; рощицу олив, у которых листья были цвета старого серебра с зеленым и голубым отливом, а позади олив — вспаханное оранжевое поле. Прошло три недели, и Винсент возвратился в свой дом. Теперь жители всего города, и в особенности те, кто жил на площади Ламартина, ополчились против него. Отрезанного уха и истории с отравленным супом было более чем достаточно, чтобы возмутить арлезианцев. Они были твердо убеждены, что живопись сводит человека с ума. Когда Винсент шел по улице, они пялили на него глаза, отпускали вслух обидные замечания, подчас переходили на другую сторону, чтобы избежать встречи с ним. Ни в один ресторан его не пускали с парадного хода. Дети толпами собирались под окнами дома и потешались, изводя Винсента. — Фу-Ру! Фу-Ру! — кричали они. — Отрежь себе второе ухо! Винсент наглухо закрывал окна. Но крики и хохот детей все равно проникали к нему в комнату. — Фу-Ру! Фу-Ру! — Полоумный! Полоумный! Они сочинили песенку и распевали ее у него под окном: Фу-Ру, Фу-Ру, Фу-Ру С ума сошел в жару, Себе отрезал ухо, Совсем лишился слуха! Чтобы скрыться от них, Винсент уходил из дома. Но они бежали за ним по пятам, шли в поле — веселая ватага хохочущих и распевающих во все горло сорванцов. День ото дня их становилось все больше. Винсент затыкал уши ватой. Он сидел у мольберта и работал, делая копии своих полотен. Крики детей проникали сквозь щели в стенах. Они жгли ему мозг. Мальчишки наглели с каждым днем. Они, как обезьяны, карабкались вверх по водосточным трубам, усаживались на карниз, прижимали лица к стеклам, заглядывая в комнату, и орали за спиной у Винсента: — Фу-Ру, отрежь себе второе ухо! Дай нам твое второе ухо! Волнение на площади Ламартина все возрастало. Мальчишки приставляли к стене доски и добирались по ним до второго этажа. Они били стекла, просовывали внутрь головы, кидали в Винсента всякой всячиной. Толпа снизу подзадоривала их, подхватывая их песенки и крики. — Дай нам второе ухо! Дай второе ухо! — Фу-Ру! Хочешь конфетку? Только смотри, она с ядом! — Фу-Ру! А не хочешь супу? Гляди, туда подсыпан яд! Фу-Ру, Фу-Ру, Фу-Ру С ума сошел в жару, Себе отрезал ухо, Совсем лишился слуха! Сидевшие на подоконнике мальчишки весело дирижировали, толпа внизу распевала хором. Песенка звучала все громче. — Фу-Ру, Фу-Ру, брось нам свое ухо, брось нам ухо! — ФУ-РУ! ФУ-РУ! БРОСЬ НАМ СВОЕ УХО, БРОСЬ НАМ УХО! Винсент, шатаясь, встал из-за мольберта. |
