– Мне хорошо, Мира. Мне не больно.

– Ты шутишь? Ты вскрыл вены? Я щас буду!

– Мир, мне правда не больно, угомонись, – блаженно улыбаясь в потолок, промурчал Сергей Петрович. – Это такое счастье – выпить чашку кофе! Ты даже не представляешь…

* * *

Счастье – худенькое, несмелое – стремительно обрастало шерстью, набирало вес и превращалось из детеныша в дикого зверя.

Сергей Петрович наглел день ото дня. Он стал покупать себе кофе в бумажных стаканах в многочисленных забегаловках и, прихлебывая из продольного отверстия крышки, гулял по Москве.

Сочетание промозглой зимы снаружи и абсолютного умиротворения внутри было восхитительным.

Шагая по Неглинной мимо бывших доходных домов, Греков глазел на дорогие витрины, иногда заходил в бутики, цокал языком, улыбался консультантам, ничего не покупал и выглядел совершенно блаженным. Огромного стакана латте хватало на то, чтобы дойти от Кузнецкого моста до Трубной площади, пересечь Цветной бульвар и посидеть, прислонившись к спинке мерзлой лавочки на углу с Садовым кольцом. Далее он затаривался новой порцией – уже моккачино с шоколадом – и шел вдоль автомобильно-ревущего Садового до Сухаревской площади. Доезжая по прямой ветке метро до ВДНХ, он громко хрюкал остатками жидкости на дне, высасывая все до последней капли.

С наступлением весны Сергей Петрович проделывал тот же маршрут с мороженым в руке. Это было вершиной наслаждения.

Пломбир пробовал лишь однажды в детстве. Мама отпустила его руку, заболтавшись с соседкой. Сережа увидел под деревом выброшенный стаканчик с остатками белой растаявшей гущи. Плоской деревянной палочкой, которая валялась тут же, он жадно выскреб содержимое и, задыхаясь от совершенного преступления, отправил в рот.

Мама очнулась, когда Сергуня обсасывал чужую палочку. Она хлопнула себя ладонями по бокам и заплакала:

– Ну что же ты как собачка! Тебе нельзя мороженое! Оно же жир-но-е…

В подтверждении ее слов Сережу вырвало. Но сказочный вкус остался в памяти как нечто божественное и недосягаемое. Теперь же он гордо покупал черничный пломбир в открытых лотках на бульварах. Сиреневый снег с кусочками ягод таял в вафельных стаканчиках и тек по пальцам. Греков вгрызался в сливочную плоть, оставляя следы зубов на шарике, и пьянел от удовольствия.

– Как можно быть несчастным, если в мире есть мороженое? – звонил он на ходу Мире. – Это же так бомбически вкусно! Это же оргазм! Эйфория! Никакой секс рядом не стоял!

Те же слова позже Греков говорил по поводу жареного мяса, пельменей, копченого сала, кукурузных палочек, шоколадных конфет, яблок, чернослива, бананов, сгущенки – всего того, что раньше нельзя было даже положить на язык.

Мира смеялась. Сорокалетний Сережа открывал для себя мир со щенячьим восторгом, радуясь каждому дню и предвкушая все новые ощущения.

Апогеем чудесного выздоровления стала встреча с волосатым армянином на автобусной остановке. Тем самым, который двадцать лет назад пытался спасти его от голодного обморока. Потяжелевший, но такой же колоритный мужик сообщил, что открыл большую чебуречную на Рижском вокзале.

Греков следующим же днем приехал на точку, купил ржавый чебуречище и зеленую бутылку очаковского «Стрита», заместившего «Спрайт». Встав за столик вместе с понурыми узбеками, он, словно тигр, порвал зубами тесто с проплешинами серого мяса и, урча от счастья, большими глотками утопил в себе ядовитую газировку.