— Так-то оно так, дочка, — старичок положил на голову ребенку усталую ладонь, легонько коснулся, словно ветерок. — Да видишь, цыпа, стар я, а к старости все, на что молодым внимания не обращал, умиление вызывает. Жизнь прошла, а нешто я ееную прелесть зрел? Первая майская гроза, а я в подвале серебряные гривны пересчитывал. На папоротнике бутоны распускались, а я безжалостно смердов плетью стегал.

— По голове?

— Зачем по голове? По заднице.

— Ну, тогда еще ничего.

— Эх, — глубоко вздохнул старичок, убрал лорнет в карман и снова высморкался. — Хорошая ты мимоза.

— И ты тоже нормальный, дедушка. Да сохранит Коляда твои последние волосы, — щедро улыбнулась Озноба. Старичок ей понравился. Опрятненький, седенький, буколический. В придворном шитом мундире, в чулках, башмаках и звездах, со светлым выражением плоского лица, он казался настолько свойским на поляне, словно здесь и родился, рядом с гнилым валежником, и от рождения никогда поляну не покидал.

— Ну, коли так, — сквозь слезы улыбнулся князь Хилахрон III (это был, конечно, он), — то пошли ко мне жить, будешь мне наследницей.

Старцу пригрезилась идиллическая картина: вот они играют в ладушки, вот она кормит куклу мороженым, вот он трет ей спинку в бане, затопленной по черному…

Но внезапно видение исчезло. Дедушку проняла характерная мышечная слабость, руку не поднять. На лице, руках выступила обширная эритема, кожа зашелушилась, иногда с последующей пигментацией пораженных участков. Вокруг глаз зафиолетовел отек. Температура подскочила до 39 градусов Цельсия. И… раз, и все прошло. Приступ дерматомиозита, коим страдал патриарх, миновал.

— Пошли, — не задумываясь, согласилась девочка.

Раскатанная колесами, вся в выбоинах и коровьих лепешках, дорога привела к городским воротам.

— Стой, анафема! — загородили путь два рослых стражника в стеганых зипунах из гонконговщины. — Пропуск!

— Ребята, это же я, — робко улыбнулся дедушка, — Хилахрон III.

— А я думал, что это три молдаванина, — дохнул сивушным перегаром первый стражник под хохот второго.

— Ребята, можно я пройду?

— Можно Машку за ляжку и козу на возу! «Разрешите?» — надо говорить, — под гогот второго стражника заявил первый. — Пропуск!

— Но я же ваш князь! — мягко молвил старик, норовя презентабельно заглянуть в глаза ратникам.

— Наш князь горбатый и одноглазый. Давай тебе глаз выбьем и, как лицо, похожее на княжеской национальности, без мандата пустим, — предложил второй, супреж выпустив облако перегара, под ржанье первого. — А ну прищурься! — Старик покорно прищурился. — Вась, кажись, действительно наш князь-натурал. Батюшка-Осударь, прости нас, дурней беспечных-бестолковых. Не признали! — И второй стражник, раскрыв объятия, пошел на старика, словно собирался припасть к венценосной груди.

Дедушка тоже наивно развел руки, а стражник проскользнул под аутентичной дланью, оказался сзади и с силой хлопнул по старческому плечу. Происходящее пахло дешевым портвейном до рези в глазах.

— Здорово мы тебя разыграли, Хилахрон? — Оба воина со смеху схватились за животы.

— Да, ничего, — владыка кисло улыбнулся.

— Слышь, Хилахрон, давно хотел спросить: ты когда, собака непривязанная, нам жалованье намерен платить? — Поймал деда за пуговицу первый стражник.

— Так вам же на год вперед выплачено. — Пролепетал любимую мантру ветхий князь.