Делать нечего, легла Озноба на самый краешек огромной, как отчий дом, кровати. Лежит, дрожит мелко, зубы крепко сжаты.

— Итак, — начал князь, — в одной далекой стране жили-были мулат с мулаткой. И была у них самка какаду, рябенькая такая. — «Подрядчика-подлеца надо бы утопить в Славутиче-Днепре, — подумалось князю. — Стервец клялся закончить кремль-мавзолей к октябрьским Праздникам неурожая, и где этот кремль-гостинец, я вас спрашиваю? Только котлован вырыт. А что мне делать с одним котлованом? Что скажет бог Мор, если меня положат в голый котлован? Нет, я вас уверяю, подрядчика-подлеца надо утопить».

Тут маленькой девочке вдруг подумалось, что у ее мужа чудесный голос: бархатный, нежный и вкрадчивый.

— Рассказывай, дедушка, рассказывай! — Озноба придвинулась ближе.

Патриарх удивленно посмотрел на новообретенную супругу, но продолжил:

— Однажды снесла попугаиха яичко, не простое, а золотое. — «И верховного волхва надо бы утопить в Днепре-Славутиче. — привычным водоворотом кружили его миротворческие мысли. — Скажете, все пожертвования на ремонт капища Перумова идут на ремонт капища? Ой, я вас прошу! — подумалось государственному мужу. — А почему тогда его жена покупает мясо не на базаре, а в универсаме „Паттерсон“?»

Ознобушка не могла понять, что происходит. Внутри проснулось новое чувство. Душистый страх вместе с предвкушением чего-то неведомого, но манящего, радужной волной растекся по телу. В висках застучали горячие молоточки, участилось дыхание. Девочка придвинулась еще ближе, еще теснее.

— Мулат бил-бил, не разбил, — пробормотал сквозь наступающую дрему старик. Он ничего не замечал.

Озноба чуть не задохнулась от закружившего голову желания. Крошечные вишенки сосков сделались твердыми, словно пуговицы. Внизу живота чуть не вскипело. Оттуда, снизу, дурманящая жаркая истома зажгла дикий огонь в зрачках, опалила щеки и уши. Девочке захотелось лежащего рядом мужчину до зуда корней волос.

— Мулатка била-била, не разбила, — пробубнил старец.

Тяжело дыша, Люба прижалась к мужчине и запустила руку под халат. (На халате искусный умелец вышил сценку из репертуара персидских бань, где, как известно, отдельные кабинки не предусматривались. Поскольку наша книга может попасть в руки детей, описание сценки опускается). Никто Ознобушку не учил, но она сразу нашла искомое и стала хищно мять пальцами.

— А дальше, дальше? — задыхаясь, прохрипела она, сорвав и отшвырнув с ланит полупрозрачную паутинку. — Да позволит Мста энцифалитным клещам селиться у тебя под ногтями, если ты не скажешь, что там дальше!

Князь испуганно дернулся, но цепкие руки крепко прижали его к кровати. Это была не простая кровать, она не скрипела, а исполняла фривольную песенку «На морском песочке я Марусю встретил», впрочем, не будем отвлекаться.

— Мимо бежала камышовая крыса, хвостиком махнула, и яйцо… — пропищал фальцетом старик. — «Не буду я никого топить! — мысленно пообещал богу Мору старец. — Это шутка была… Ты что, шуток не понима-а-а!..»

— Яйцо? О-о-о! — застонала глухо Озноба-Краса-на-выкате-глаза, обнаженная, как провод.

— Яйцо разбилось! — выкрикнул поддавшийся слепой панике старик.

Дальше терпеть крошка была не в силах. Розовыми ноготками она разодрала персидский халат мужа на дюжину самодостаточных для мытья пола тряпок и, словно амазонка коня, оседлала распростертое тело. Чресла девы пронзила сладкая боль, желанная боль. И все завертелось.