Дэн Абнетт. Железная звезда
I
Под железной звездой, пылающей на небе цвета сырого мяса, верные, но измотанные Призраки Танит продвигались вперёд к… Проклятье! Как же это место называлось-то? Он на секунду задумался. Что-то-какой-то мост. Он был уверен, что ещё вспомнит название. Огляделся в поисках карты, но не нашёл её — снова заболели глаза. Короче, мост. Ещё один мост. Ещё один фесаный объект. Конкретно этот стоял на западной вершине ээ… какого-то там плато, на планете под названием… названием Кому-не-по-фесу-вообще. По правде говоря, ему — точно по фесу. Просто ещё один мир, ещё одна битва. Призраков это тоже не заботило. Они просто двигались вперёд — верные, но измотанные, столь же измотанные сколь и верные. Без сомнения, они устали. Тащились по грязи под небом из сырого мяса, головы поникли, а сердца и того ниже, знамёна безвольно пали, как и их боевой дух; умирали они такими же одинокими, как и жили. Вдали за болотом чтобы посмотреть на них, собрались чёрные фигуры. Во время затяжных крестовых походов полки Гвардии могли оставаться на линии фронта без смены по многу лет. Можно было потерять несколько месяцев, просто перебрасывая войска на транспортном корабле от одного мира, где шли боевые действия, к следующему, настолько был огромен Империум. С тех пор как родной мир Призраков Танит сгорел в жаркой вспышке рассеянного света, их на протяжении нескольких десятилетий беспрерывно держали на линии фронта. В последнее время он постоянно подавал прошения о том, чтобы полк был снят с передовой. Настаивал на этом всё чаще. Почти в каждом его рапорте верховному командованию встречалась фраза «верны, но измотаны». Поздно ночью в палатке или в провонявшем грязью блиндаже, или под полуденным зноем на обочине во время привала он тщательно подбирал тон своих прошений. Если Вам будет угодно, сэры… Государи мои, молю о содействии в этом небольшом деле… Призраки не были трусами, просто их слишком уж долго бросали на амбразуры. Они мечтали, чтобы, их сменили, дали передохнуть. Они просто устали. Он видел, что и сам устал. Лицо вытянулось и похудело ещё больше чем прежде. Ходил он теперь, тяжело хромая. Во время помывки, в те редкие, бесценные минуты, когда вода всё же прокачивалась через душевой блок их укреплённого лагеря, он стоял под тоненькой ржавой струйкой, и, отскребая грязь и вшей со своих конечностей, вдруг понимал, что смотрит на тело, иссечённое таким большим количеством следов от застарелых ран, что не может вспомнить, откуда те взялись. Эта? Где он её получил? На Фортис Бинари? А эта старая рваная вмятина? Где же его угораздило? На Монтаксе? На Аэкс Кардинал? В Вервун-улье? Но казалось, это уже неважно. Теперь часто приходилось поднапрячься, просто чтобы вспомнить, где он побывал. «Мы всё ещё на этой… э… хреновине?» — бреясь, спросил он своего адъютанта тем утром. Адъютант, чьё имя, как он был уверен, он точно знал, нахмурился, обдумывая вопрос. «Хреновина? Аа… да. Кажется так, сэр». Названия городов, континентов, миров не имели больше никакого значения. Просто очередное место, куда нужно было попасть, и затем, сделав дело, убраться. Он перестал обращать внимание на имена. Сосредоточился на работе; измотанный, но верный, верный, но измотанный. Иногда бывал так вымотан, что не мог вспомнить даже собственного имени. Он окунул свою старую опасную бритву в побитую чашку, смывая остатки пены и сбритой щетины. Взглянул на себя в треснувшее зеркальце. Казалось, что у отражения и лица-то не было вовсе, но он всё равно узнал его. Ибрам Гаунт. Точно, Ибрам Гаунт. Ну конечно.
II
У него болели глаза. Они мучили комиссара всю ночь, пока он трудился при свете лампы над очередным прошением, и весь день, прошедший в радиоактивном сиянии железной звезды. |
