Потом еретик начал кричать — один непрерывный монотонный звук, я знала его по сумасшедшему дому: беспомощные сетования разума, чьи винтики и шестеренки спеклись в бесполезный шлак. Внутри у меня все сжалось. В крике слышался тот самый страх, памятный мне со дня, когда забирали маму.

— Осквернение плоти. — Язычок Сесилии вновь мелькнул между губами, оставив бледный след на розовом. — Декадент. Надо же.

— И ныне, — продолжал проктор, — за отвержение великих истин Мастера-Всеустроителя, истин эфира и пара, за отрицание двух неразделимых основ бытия — реальности и науки… — Он взглянул поверх голов. Безликая чернота под капюшоном колыхнулась. — Приговор — сожжение рук.

Мои собственные занемевшие от холода, непослушные ладони сжались под перчатками в кулаки.

— Только рук? — воскликнула Сесилия в унисон с ропотом толпы. — За такое надо и руки, и лицо! Осквернение плоти! Тоже мне!

Еретик почти не сопротивлялся, когда его руки просовывали в нижние отверстия Очистителя. Проктор повернул ключ — раз, второй, третий.

Пар устремился в холодный октябрьский воздух. Еретик завопил. Я смотрела не моргая.

Внезапно мой желудок отказался удерживать ленч, и запеканка из индейки двинулась вверх по горлу. Повернувшись, я на негнущихся ногах кое-как добрела до канавы у края площади. Сесилия бросилась за мной.

— Бедняжка. — Она погладила меня по спине, отводя назад волосы. — Знаю, тебе противно даже думать о том, что сделал этот ужасный человек. Ничего, ничего — его уже наказывают.

Я отпихнула ее.

— Ну знаешь, Аойфе! — крикнула она. — Я вообще-то помочь хочу!

Несколько мгновений я смотрела на ее круглое, лунообразное лицо, закрывающее от меня платформу и Очиститель. Я видела раньше сожжения на лентах, но это было совсем другое. Немного больше сопротивления, чуть меньше снисхождения со стороны прокторов, и на месте еретика могла оказаться мама. Конрад. Я.

— Мне нужно к себе, — выдавила я и бегом бросилась с площади. Я мчалась по Шторм-авеню, все еще ощущая запах пузырящейся плоти еретика. Все еще слыша его вопли, доносимые зимним ветром.

Перед глазами же у меня стояло лицо Конрада.

4

Тайна под чернилами

Всю ночь я металась без сна. Меня колотил озноб. Наутро я отпросилась с занятий и битый час прошагала взад-вперед по комнате отдыха второкурсников, дожидаясь, когда хронометр над камином покажет, что наступил удобный момент и в библиотеке никого нет. Кэла разыскивать я не стала — он знал о Конраде то же, что и остальные: свихнулся из-за некровируса, набросился на собственную сестру, сбежал от прокторов, от сумасшедшего дома и из Лавкрафта вообще. Они не знали брата, который заботился обо мне, когда маму поместили в приют. Не знали Конрада, который учил меня разбирать и собирать сначала обычный хронометр, а потом и более сложные механизмы, перевязывал ранки на пальцах, когда мне случалось порезаться о шестеренки, рассказывал запретные истории о ведьмах, феях и ужасном владыке мифических чудовищ — Йог-Сототе.

Кэл мог потащить меня прямиком к прокторам за укрывательство безумца и был бы в полном праве это сделать. Воспоминания не имели значения — только болезнь.

Навстречу мне по коридору шла миссис Форчун. Вспомнив о предстоящем после ужина визите к директору, я круто свернула налево, к библиотеке, чтобы не попасться на глаза.

В библиотеке Академии всегда царило безмолвие. Редко тревожимые книги и газеты громоздились на полках грудами трупов в покойницкой. Пробираясь между отсыревших, заплесневелых рядов по прогнившей ковровой дорожке, скрадывавшей звук шагов, я кинула взгляд исподтишка на библиотекаршу, мисс Корнелл.