— Девчонка шлялась по городу после шести, занимаясь Мастер-Всеустроитель знает чем, а вы только лишаете ее ужина? — Демонстрируя, каким должно быть наказание, он скомандовал: — Долтон, внутренний дворик, быстро. Стоять по стойке «смирно», пока я вас не отпущу.

На первый взгляд ничего особенного, но попробуйте выдержать несколько часов в полной неподвижности, да еще и на холоде. В прошлом году Маркос Лангостриан потерял мизинец на ноге, проведя во дворе всю ночь. Маленький поганец заслужил это, но сейчас от взгляда, который кинул мистер Гесс на Кэла, у меня сжалось сердце.

— Увидимся завтра, Аойфе, — со вздохом сказал Кэл. — И спасибо за… э… сегодняшнее. Ты просто класс.

Он рысцой припустил в сторону внутреннего дворика, а Гесс так и впился в меня взглядом из-за очков в бакелитовой оправе. Огромные, на пол-лица, они только подчеркивали всю бесцветность своего обладателя.

— Чем вы ему услужили, Грейсон? Задрали перед ним юбку по дороге домой? Знаю я вас, сироток на городском попечении. Чего от вас ждать, особенно от таких, у кого матери в…

— Мистер Гесс, — произнесла миссис Форчун голосом, в котором слышался скрежет шестеренок, — благодарю за поддержку. Аойфе, ступай к себе. Если мне не изменяет память, завтра тебе и злополучному мистеру Долтону предстоит экзамен?

— Да, — ответила я. Хорошо хоть, что уже почти стемнело, и Гесс не видел моего лица. Бросаться на защиту матери или собственного доброго имени все равно бесполезно — только хуже сделаешь. Это я поняла давным-давно. Вступать в перепалку с воспитателем… даже думать об этом мне сейчас не хотелось. И так проблем хоть отбавляй.

Не то чтобы у меня не возникало желания стереть с лица Гесса презрительную ухмылку. Он-то думал, что видит меня насквозь. Все в Академии считали, будто внутреннее устройство Аойфе Грейсон, у которой мать чокнутая и которая находится под опекой властей, известно им до мелочей. Вот уж ничего подобного.

— Ну так иди. Я тебя не задерживаю. — Форчун махнула рукой.

Еле переставляя ноги, я поплелась к себе. Поднявшись на четыре лестничных пролета, я оказалась на этаже для второкурсниц, втиснутом под бывший чердак. Лавкрафтовская Академия Искусств и Машин занимала несколько особняков и их надворных построек. Общежитие для девочек было когда-то конюшней, и летом из-под свесов крыши все еще доносился запах лошадей и сена — призрачный, едва уловимый след прошлого. Прошлого без некровируса, без приютов для умалишенных и без Аойфе Грейсон, студентки, обучающейся за казенный счет.

Меня ждал мой рабочий столик, заваленный ворохом чертежей, инженерных учебников и тетрадей с лекциями, но вместо того, чтобы заниматься, я клубочком сжалась на кровати. После всего произошедшего — с матерью, а потом с Кэлом — мне было не до учебы. Не обращая внимания на протестующий стон пружин, я повернулась лицом к скошенной стенке, переходившей в низкий потолок. Сесилия, моя соседка, была на репетиции хора — они готовили выступление к Хэллоуину, — и в пустой комнате слышалось только тихое шипение эфирного светильника.

Пытаясь избавиться от преследовавшего меня запаха Данвич-лейн, я швырнула скомканную куртку в дальний угол, достала из-под подушки тетрадь и карандаш и взялась за расчеты по проектированию зданий и сооружений. Числа в отличие от повседневной круговерти основательны и неизменны. Числа помогают держать мысли в порядке, не давая болезни поглотить разум, ввергнуть его в плен видений, обречь на вечные скитания в фантастических, невозможных мирах, доступных только безумцам.

По крайней мере в этом я пыталась увериться с восьми лет, с тех пор как маму отправили в сумасшедший дом. Врать так долго, даже самой себе, совсем непросто.