Пачка листов легла в сторону. И аэродинамика, и вычислительная техника были моими любимыми предметами, хоть женщинам и не суждено проводить целые месяцы на борту летающих крепостей, дозаправляя самолеты и преследуя шторма, или в подземных лабораториях ВВС в Лос-Аламосе, разрабатывая новые модели вычислителей. Всем этим занимались мужчины. Женщины не могли ни оторвать ног от земли, ни спуститься в ее глубины, и никаких исключений. Словно в моей жизни — как бы мне ни хотелось, чтобы все было по-другому, от реальности никуда не денешься.

Лампа зашипела. Я протянула руку, чтобы подкрутить фитилек, и свет упал на полустертое послание Конрада, записанное у меня на ладони. За время отчаянного бегства из Лавкрафта от него почти ничего не осталось, но цифры все еще можно было различить. Цифры, составлявшие последовательность из трех двузначных чисел.

Спаси себя

31-10-13

В мозгу у меня словно что-то вспыхнуло, и я вновь зарылась в груду тетрадей, отшвыривая одну за другой — не то, не то, — только листы взметались птичьими крыльями у меня над плечом. Том, который я искала, обнаружился лишь во втором десятке. Можно выдохнуть. Эта маленькая потрепанная книжечка и содержала, как назвал его Конрад, «колдовской алфавит».

16

Колдовской алфавит

Сжимая в руках томик в кожаной обложке с надписью «31-10-13», я уселась прямо на пол потайной библиотеки, спина к спине с забытыми здесь книгами. Дрожащими пальцами я открыла первую страницу. Чернила выцвели от времени, так что имя автора разобрать не представлялось возможным, но следующая строка читалась без проблем: «Записано в Грейстоуне, Аркхем-Вэлли, Массачусетс».

Я коснулась пергамента, и буквы вдруг задвигались, заскользили, оживая под моими пальцами. Вскрикнув, я уронила тетрадь. Вздыбившиеся змейки-закорючки немедленно остановились и только шипели на меня с залоснившихся от времени страниц, раскрывая и закрывая плоские рты.

— Колдовство, — невольно повторила я вслед за Бетиной, хоть и не верила в такие вещи. Прежде. Теперь я не знала, что и думать.

Я склонилась ближе и вытянула ладонь над листом, потом, не давая себе времени испугаться, одним движением опустила ее — как когда проводишь рукой сквозь огонь свечи. Пергамент запульсировал под моим прикосновением живым теплом. Больше всего на свете мне хотелось броситься к люку, вниз по лестнице и дальше, как можно дальше от противоестественности момента — так просто не бывает! Но я не двинулась с места. Я знала, что происходящее так же реально, как укус шоггота, который заполыхал болью, стоило мне только дотронуться до страницы.

Чернила, продолжая шипеть и корчиться, поднялись с листа, оборачивая руку угольно-черными ленточками. Я вздрогнула, ожидая, что вот сейчас вирус затуманит мой разум и безумие поглотит меня, как поглотило мою мать. Вместо этого странное тепло начало разливаться от центра ладони, которую все гуще и гуще покрывали значки и черточки. Кожу покалывало, словно я сунула руку в слишком горячую воду. Ощущение становилось болезненным, и я попыталась освободиться, но чернила держали крепко. Я была в плену иллюзии, в которую до сих пор не могла поверить, хоть все и происходило прямо у меня на глазах.

Безумие пощадило Конрада. Вряд ли некровирус породил ту боль, что взбиралась сейчас острыми коготками по моей руке. Я была во власти таинственных зачарованных чернил из таинственной зачарованной книги, и волшебство не выпускало меня из своих объятий, цепких, как терновый лабиринт в услышанной когда-то от Нериссы истории о Спящей красавице.

Ладонь обожгло ледяным жаром, и я закричала, не в силах сопротивляться происходящему. Перед глазами все кружилось, и я, застыв на месте, старалась только не потерять сознание.