Второй держал поднос с чем‑то вроде тонкой вафли и тарелочкой соли.

Медор отломил от этой вафли кусочек, посыпал щепоткой соли и поднес к физиономии Ши. Тот попытался ухватить его рукой, но Медор ловко увернулся от его пальцев и поднес кусочек еще ближе. Наконец, Ши догадался, что от него требуется открыть рот. Когда он поступил подобным образом, Медор тут же сунул туда посоленную вафлю и выжидающе застыл. Вкус оказался довольно отвратным. Поскольку явно ожидалось какое‑то продолжение, Ши, в свою очередь, тоже отломил от пластины кусок, посолил и, что называется, последовало аллаверды. Слуга исчез. Медор поднял чашку с шербетом и облегченно вздохнул.

– Во имя Аллаха, всемогущего и милосердного, – объявил он, – разделили хлеб мы и соль, и далее не можем уж зла причинить друг другу. Поэму написал я на тему сию – не распахнешь ли ты свою душу, дабы выслушать ее?

Поэма оказалась длинной и, как показалось Ши, довольно бессмысленной.

Медор аккомпанировал себе на лютне с длинным, как гусиная шея, грифом, которую подобрал с пола, однообразно завывая припев на считанных минорных нотах. Ши восседал, потягивая шербет (оказавшийся на поверку просто свежим апельсиновым соком) и терпеливо ждал окончания. Вдруг посреди очередного припева снаружи донесся мощный многоголосый вой. Отшвырнув лютню, Медор подхватил один из ковриков поменьше и ринулся на дневную молитву.

Вернувшись, он опять хлопнулся на ковры.

– О Гарр, поистине вы, шахи франкийские, разбираетесь в жизни за Аллаха, существование пророка коего неопровержимо, не лучше, чем свинья разбирается в желудях, кои поедает. И все же поведай мне сейчас одну лишь чистую правду – и в самом деле воин ты искусный?

Ши на мгновенье задумался.

– Да откуда же, к чертям, мне точно это знать? – произнес он наконец. – Да, я ввязывался во всякие стычки, когда была нужда, но никогда не служил в регулярных войсках во время войны в обычном понимании, если ты это имеешь в виду.

– Да. На хлебе и соли не в силах скрыть я того, что в делах подобных сам я что посох, увязший в песке. Ничем не снискать мне любви и уваженья, кроме как виршами своими; знатного рода будучи, не иначе как сообразно традиции служить я обязан!

Он опять подобрал лютню и взял несколько меланхолических аккордов.

– Может, и прощен я буду, – молвил он томно, – и не обернется это противу меня в День Дней. Владыка Дардинель велел не более и не менее, как вооружить тебя и снабдить доспехами. Из тех ли ты франков, что сражаются с пикою? – Тут он моментально просветлел. – Сложил я поэму на тему крови. Смягчится ли душа твоя, дабы выслушать ее?

– Давай лучше в следующий раз, – предложил Ши. – Ты не считаешь, что для начала стоит расквитаться со всем этим обмундированием? Владыка Дардинель в любой момент заявится с инспекторской проверкой, и мы будем очень кисло выглядеть.

– О Аллах, забери меня из этой жизни, что так наскучила мне! – возопил Медор и безо всякого видимого напряжения запустил лютней через весь шатер, так что Ши услышал, как она брякнулась обо что‑то твердое на противоположной стороне.

После мгновенья тишины Медор хлопнул в ладоши и скомандовал слуге со всклокоченной бороденкой:

– Позвать моего оружейника!

Оружейник оказался приземистым, коренастым типом с коротко подстриженными черными волосами и черными же глазами. Ши решил, что он, наверное, баск, как и Эшгерей, но изъяснялся тот в чисто мусульманской манере:

– Не соблаговолит ли чудо столетья немного приподняться? Хэ‑хм. И впрямь найдется у меня кольчуга, что впору будет Свету Востока, но вот чем вооружишься ты – задача, хэ‑хм. Вне всяких сомнений, великолепию твоему потребна и сабля?

– Если у тебя отыщется небольшая прямая шпага с острым кончиком, это будет самое то, – сказал Ши.