— Жевать не могу, — сопротивляется свекровь, — они не подходят друг другу…

— Ерунда! — я весело обнимаю Музу за плечи и чмокаю в щечку. — Для обеда наденьте обе старые, на прогулку — одну старую и одну новую…

— Натирают, — жалуется Муза, — я уже пробовала…

— Смажьте десны новокаином.

Свекровь мажет и теряет дар речи минут на сорок. Рот у нее деревенеет, язык не слушается, бедняжке кажется, что у нее происходит отек гортани.

И Муза начинает подозревать, что невестка решила ее уморить.

Так что с убедительностью своих речей я, пожалуй, погорячилась.

Вечер в семейном кругу у телевизора. По экрану носятся ковбои (я вестерны терпеть не могу, но свекровь — фанатка Гойко Митича, и фильмов с индейцами не пропускает), на столе, в блюдце с чаем, мокнут баранки. Объевшийся Людвиг храпит у ног хозяйки. Я зеваю и вспоминаю, как весело нам жилось с Мишей.

В выходные муж вывозил семью в кооператив «Бетонный завод». Мы жарили шашлыки, пели песни под гитару соседа Гриши и рвали зелень прямо с грядок. Из травы нам подпевали кузнечики, а комаров столько, что не спасал лосьон «Тайга».

Сейчас дача Мухиных в запустении. Пять лет назад, когда мои родители продали дом на Николиной Горе, Муза обиделась. Ей казалось, что следовало продать «Бетонный завод» и оставить молодым участок в престижном месте. Но Музу никто не спросил. И страдает участок за сто двадцать километров от Москвы. Он покрылся лопухами и крапивой, мы несколько раз съездили на прополку, но у Музы внезапно обнаружилась латентная аллергия на сорняки. Руки свекрови покрывались чесучими волдырями и распухали… И почему она до сих пор не продает участок? Соседи злятся, мол, из-за нашего забора на их территорию распыляются-расползаются вредные травы…

— Сима! Уснула? — окрик свекрови. Я вздрагиваю, открываю глаза и опять вздрагиваю. Мне в лицо улыбается лошадь Пржевальского с баранкой в зубах. Пожалуй, все-таки следует сказать свекрови, что старые челюсти — абсолютная дрянь. — Иди к себе…

Я целую свекровь и перебираюсь в кровать. Последней мыслью становится: «Бедная, бедная Муза, а дрянь я, а не зубы…»

И снится мне сосед по даче Гриша. У него в руках — знакомая гитара с наклейкой кока-колы. Руки крепкие и загорелые, гитара лежит на бедрах, туго обтянутых голубыми джинсами… из-под штанин торчат лапти сорок восьмого размера… «Как накачался Гриша! — восхищаюсь я. — Такой дохлый раньше был…» Или это не Гриша, а сосед бандит? Лицо с дачи, тело из Москвы… кто-то из этих двух соседей откладывает гитару в сторону и тянется ко мне. Но лает Людвиг, кричит свекровь…

— Сима! Сима! Вставай!

Свекровь действительно кричит. Но не во сне, а наяву. И лает Людвиг.

Я вскакиваю и, натыкаясь на углы, несусь в прихожую.

Муза Анатольевна в широкой белой рубашке и чепчике поверх бигуди похожа на ошалевшее привидение. Привидение носится по коридору и вопит: «Нас грабят, нас грабят!».

В руках свекрови я замечаю чугунную сковороду и трубку телефона «Панасоник».

— Кто грабит? — спокойно спрашиваю и оглядываюсь в поисках преступников.

Никого. Только свекровь со сковородой. Но Людвиг, напружинив хвост, стоит носом к двери. Его короткая жесткая шерсть вздыблена на загривке, и пес то лает, то рычит на косяк.

А это не типично для нашей флегмы. Безусловно, Людвиг еще способен на щенячьи проказы, но в остальном вполне адекватен. Без толку брехать не будет. Тем более ночью.

— Звони в милицию! — приказывает свекровь и протягивает мне трубку «Панасоника».