На перроне ей стало страшно.

Маделен выросла в особой, защищённой природной зоне, в месте обитания состоятельных людей. Большую часть своей жизни она почти не встречалась с обычными людьми, между нею и большинством всегда были фильтры, большие дома, особые школы, няньки и шофёры. Теперь в подземке она столкнулась с жестокостью Лондона, словно дама, которая выпрыгивает из джипа-сафари посреди заповедника, чтобы продолжить путешествие пешком в одиночку.

Маделен, естественно, была знакома с трагедиями, смертью, тошнотой и отвращением к самой себе — всякий человек с детства знает, что это такое. Но она не научилась понимать откровенную бедность, не знала слов для её объяснения. Оболочка, в которой она существовала, была в большой степени языковой. Вскоре после их знакомства Адам дал ей несколько книг Дебретта и с улыбкой показал, что существует ещё сейчас, в двадцатом веке, издательство, которое под совсем тонкой маской самоиронии издаёт учебники по феодальному господству. И Маделен хорошо усвоила урок. Через полтора года она говорила без всякого акцента на слегка латинизированном английском языке социальной верхушки. Но у неё не было никаких личных ассоциаций, связанных со словами: кровоточащие дёсны, голод, твёрдый шанкр, тюрьма Уормвуд-Скрабз, кастет, мозоли на ногах, пособие по безработице, алкогольная нейропатия, перелом основания черепа и белая горячка. В поезде она сидела не двигаясь, осторожно поглядывая по сторонам, защищённая от впечатлений только тем, что она посасывала из своей маленькой бутылочки.

У неё не было никакого представления о времени и месте. Только когда, следуя интуиции, она пересела на другой поезд, вышла из него, вошла в другой, прошла несколько перекрёстков, избежав диких зверей и нищих, и её никто не затоптал, она оказалась перед длинным, низким бетонным зданием и поняла, что она у цели. Поняла, что её привела некая пространственная закономерность, которая стремилась восстановить равновесие. Она двигалась в противоположную от Адама сторону. Он остался дома, её же привело туда, где следовало быть ему. Она оказалась перед Институтом изучения поведения животных, одной из научно-исследовательских организаций при Лондонском зоологическом парке. Директором этого института был Адам.

Когда Маделен в первый раз приехала в Лондон, Адам привёл её в одну из пристроек к Момбаса-Мэнор, закрыл за ними дверь и на минуту оставил её в темноте среди неприятного запаха моли, формалина и не полностью поборотого разложения. Потом он зажёг резкий электрический свет и изложил свой профессиональный символ веры.

Помещение было забито охотничьими трофеями его родителей. Бивни, львиные шкуры, акульи челюсти, оперение райских птиц, носорожьи рога, оленьи рога, рога косуль-самцов, шкуры питонов, китовые усы, чучело головы гориллы и два комодосских варана, из которых по современному методу дерматопластики были сделаны чучела в натуральную величину. Адам подвёл её к фотографии отца и матери, стоящих рука об руку на горе из шести слоновьих туш. Спокойно и сдержанно он объяснил ей, что целью его родителей было застрелить, собрать и выставить, они делали это с размахом, но мир с тех пор изменился, пришло время изучать, показывать и сохранять, и сказал он это с той серьёзностью, которая происходит от сознания, что твоей семье семьсот лет, что у тебя были выдающиеся предки и что сам ты ещё лучше. А потом он рассказал ей о Лондонском зоопарке.

— Это самый старый зоопарк в мире, — объяснил он, — когда-то он был лучшим в мире, и таковым он снова может стать. Но требуется расширить его, это сейчас и делается, ты об этом слышала, но это расширение будет гораздо более значительным, чем кто-либо может себе представить, мы с Андреа вдвоём занимаемся этим.