Впереди нас стоял человек с рекламными щитами на спине и груди. Реклама призывала посещать бар, в который мужчин и женщин пускали только парочками. Человек-реклама улыбнулся нам и, когда мы проходили мимо, что-то пробормотал.

С грохотом проехал фургон, торгующий сладким картофелем, который жарили тут же, на глазах покупателя. «Энокен…»

Я вдруг с тоской вспомнил, как расклеивал афиши Кима-сан. Кажется, меня возмутила наглая подделка, но ведь я же раздавал эту афишку крестьянам. Там не испугались вместо «Энокен» написать «Энокеи», а я боюсь обмануть эту девчонку. Показался далекий, тусклый свет Сибуя… «В конце концов, — думал я, — все обманывают друг друга и даже не желают разобраться, где истина, а где ложь».

— Ты мне нравишься, — пристально глядя на огоньки Сибуя, сказал я так, словно произнес хорошо заученную математическую формулу.

Мы приблизились к маленькой гостинице, обнесенной бамбуковым забором.

— Куда мы пришли? — сказала Мицу, словно не слышала моих слов. — Это вокзал Сибуя?

— Нет, но нам нужно сюда зайти.

— Мне пора домой, хозяйка не пустит меня так поздно.

— О чем ты беспокоишься? Еще совсем рано.

— Вы за меня платили в кабачке, а я здесь заплачу половину. Ведь…

— Что ведь?..

— Ведь вы так много истратили. Может быть, у вас не осталось на завтра.

Она сунула руку в карман и молча подала мне потрепанную стойенную бумажку.

— Не надо.

— Нет, нет. Возьмите. У меня есть деньги. Я могу еще заработать. Останусь дежурить на ночь, помогу фасовщикам — вот и получу за пять дней пятьсот иен. Не беспокойтесь, я…

В ее голосе звучала едва ли не материнская забота. Так в детстве разговаривала со мной мать.

Во время войны — я тогда ходил в гимназию — было трудно с едой, и за обедом мать, отрывая от себя последнее, перекладывала в наши чашки свою долю. Когда я отказывался, мать ласково уговаривала меня, и иногда ее настойчивость становилась неприятной.

Но и вспомнив это, я не постеснялся положить в карман деньги Мицу.

Железнодорожник с синим фонарем в руках переходил линию. Порывистый ветер доносил пьяную ругань из китайского ресторанчика под горой.

На улице Ямата — улице гостиниц и отелей — царила тишина. Немного позже здесь появятся пьяные и подвыпившие мужчины и женщины, но сейчас здесь почти никого не было.

Я комкал в руке стоиенную бумажку, которой, я знал, хватит, чтобы получить часа на два комнатушку в гостинице.

— Зайдем?

Во дворике перед гостиницей росло несколько бамбуков, кое-где в зеленой траве лежали валуны. Через приоткрытую дверь было видно, что в прихожей парами стоит мужская и женская обувь.

— О-о-о! — Удивленная Мицу сделала шаг назад.

— Ты что? — Я взял Мицу за руку и притянул к себе, — Я люблю тебя.

— Нет… нет… Я боюсь…

— Чего? Я же сказал, что люблю тебя. Ты мне нравишься. Поэтому я и в кабачок с тобой ходил и сейчас не смогу от тебя уйти, пока…

— Мне, страшно.

Я попытался обнять Мицу и коснулся ее маленьких грудей. Девушка неожиданно сильно оттолкнула меня. Но я снова прижал ее к себе, так что уткнулся лицом в ее волосы, и торопливо зашептал слова, которые скопились во мне, как рудничный газ в забое. Чужие слова, грязные и похотливые.

— Ты мне нравишься. Я тебя люблю… Я хочу любить тебя всю… Все твое тело… Ничего страшного… Ничего страшного не будет. Ты мне веришь? Нет? Почему же тогда ты пришла на свидание? Почему? Может быть, я вызываю у тебя отвращение? Тебе не нравится, что я тебя обнимаю? — Я говорил все, что говорят мужчины, обольщая женщину, которую не любят.